Горбун

— А почему он должен быть мне симпатичен? — возмутилась я. — Явился в чужой дом, где его не ждали, но всё-таки приняли, высмеял всех гостей и вовсю потешался над общими знакомыми. А зачем он сказал Софье, что она его завлекала? Бедная девушка не знала, как от него избавиться, и почти прямо говорила ему, насколько он ей неприятен.

Дружинин с удовольствием слушал мою обличительную речь.

— Я вижу, вам нравится Софья, — заметил он.

— Не могу сказать, что я от неё в восторге, — возразила я, — но мне нравится, что в ней нет расчета и она благородна.

— В чём же, хотелось бы знать, её благородство?

— Молчалина она полюбила не за деньги и не за звание. Она слишком молода, чтобы распознать его истинную натуру, а когда случайно подслушала его разговор с Лизой, то всю вину взяла на себя, а его не выдала своему отцу, несмотря на разочарование. Разве это не благородство?

— Интересно, какие отметки вам ставили в школе за такие суждения?

— Никаких не ставили, потому что наши учителя не выносили, когда кто-то смел своё суждение иметь. У доски я страстно доказывала то, в чём убеждали нас учебники. У нас лишь одна учительница ни с того, ни с сего вдруг потребовала выразить только свои мысли об образе Базарова из "Отцов и детей" и даже обещала ставить отметки исключительно за грамматику. В результате весь класс дружно доказывал ей, что Базаров нам отвратителен. Она с тихой грустью прочитала наши сочинения, сказала, что постарается нас переубедить, долго переубеждала, но не переубедила и потребовала, чтобы следующее сочинение было написано, как положено. Так что с собственными мыслями было покончено.

Горбун слушал с интересом и не перебивал, но мне показалось, что он надо мной потешается.

— А что, Леонид, вы думаете о Базарове, Софье, Чацком?

— Примерно то же, что и вы. Здесь наши мнения сходятся. Жанна, я вижу, вы любите читать и говорить предпочитаете о литературе, а не о своих конструкциях. Почему вы выбрали профессию инженера?

— Во-первых, откуда вы знаете, что я конструктор, а не инженер-электрик?

Горбун чуть отвернул голову и посмотрел в сад.

— Я сказал первое, что пришло на ум, — сказал он. — А что, во-вторых?

— То, что я бы с удовольствием поговорила о своей работе, но эта тема слишком специфична и мало кому интересна.

— Мне очень интересна, — запротестовал Дружинин. — Я всегда мечтал поговорить с конструктором. Но вы не ответили на мой вопрос.

Я пожала плечами.

— Везде такие конкурсы, что у меня не было шансов поступить туда, куда меня тянуло.

— А куда вас тянуло? — с любопытством спросил горбун.

— В три места сразу, а пошла в четвёртое.

Дружинин понял, что мне не хочется говорить о своих былых увлечениях, и не настаивал на более вразумительном ответе.

— Вы учились с Ириной и Нонной в одной школе?

— Даже в одном классе.

— Три близкие подруги и такие разные.

— Люди не должны быть одинаковыми, иначе было бы скучно жить.

— Ирины нет дома? — неожиданно спросил Дружинин.

— Нет.

— И долго её не будет?

— Не знаю. Забыла спросить.

Горбун нахмурился.

— Вы не хотите переехать в отель? — резковато спросил он.

Я покосилась на своего мучителя. Разве возможно ему объяснить, что денег у меня осталось слишком мало для оплаты номера? Если бы я сразу поселилась в отеле, я бы кое-как перебилась, урезывая себя в питании, но Ире я не хотела показывать своё безденежье и тратила деньги с умом, но не скупо, поэтому их осталось слишком мало для пропитания и оплаты номера.

— Зачем мне переезжать в отель?

— Чтобы не оставаться одной в доме, где произошло убийство.

Очень справедливые слова, но денег в моём кошельке от них больше не стало.

— Я очень люблю оставаться одна в доме, где произошло убийство, — терпеливо объяснила я.

— Но я же знаю, что вы боитесь, — говорил мой заботливый гость.

— Даже если я боюсь, я свой страх никому не показываю, — возразила я. — В советской женщине мужества не меньше, чем в Надежде Дуровой.

Горбун как-то невесело рассмеялся, и мы заговорили о кавалерист-девице, причём я предпочитала больше слушать, потому что снова ощутила, до чего поверхностно моё образование и беден язык. Дружинин много и увлекательно рассказывал, приводя сравнения и вдаваясь в историю, которая для меня, как и для огромного большинства советских людей, была обширным белым пятном.

— Ларс идёт, — прервал он сам себя.

Меня словно спустили на землю, до того будничным и скучным было общество писателя после увлекательной беседы с горбуном. Кроме того, я вправе была и удивиться, потому что знала о его свидании с Ирой.

— Добрый день, — поздоровался Ларс. — Здравствуйте, Леонид. Жанна, можно вас на минуточку?

Зачем только люди заводят секреты, из-за которых другим людям приходится выбираться из шезлонга? Я встала и отошла вместе с Ларсом на приличное расстояние, а горбун с мрачной подозрительностью глядел нам вслед.

— Что случилось? — спросила я.

— Мне не хотелось говорить при посторонних, — прошептал Ларс, — а вам теперь всё известно про нас с Ириной, вот я и отозвал вас в сторону. Ирина ещё здесь или уехала?

— Уехала, — ответила я.