Горбовский

Марина поймала себя на том, что стоит, закрыв рот обеими руками. Все время, пока Гордеев высказывался, она находилась будто в трансе. Примечательно, что кроме Александра Даниловича, который дольше всех не мог поверить в правду, больше никто ничего не говорил. Когда Спицына пришла в НИИ, она восхищалась работающими здесь людьми. Разве могла она представить себе подобное? Никто не мог. НИИ – большой и дружный дом. Но даже в самый большой и в самый дружный дом иногда попадает плесень.

– Ты продался, Слава, – выдохшись, произнес Гордеев, глядя вникуда. – Ты лишил меня самого лучшего в мире друга. Я не хочу тебя видеть. Ты умер для меня. Предатель.

Договорив, он бессильно рухнул на стоящий, по счастью, рядом стул. И тогда подал голос Горбовский:

– Вячеслав Кириллович, я предлагаю Вам немедленно написать заявление по собственному желанию и в ближайшие сроки эвакуироваться с семьей на север, подальше отсюда. Я думаю, Вы и Ваши московские коллеги уже в курсе, что М-17 скоро будет здесь. В это тяжелое время мы не собираемся подрывать командный дух всего НИИ из-за Вашего предательства. Лично я не хочу, чтобы все ощущали себя точно так же, как мы, иначе никто просто не сможет работать. Поэтому я принял решение никому не рассказывать об этом, пока вирус не будет побежден. Всем и так сейчас тяжело. Такие известия будут лишними.

Пораженный добродушием Льва, Гаев сказал:

– Я последую твоему совету. Ты великий человек, Лев Семенович. Всегда им был. Вы все – отличные ребята. Я не имел права работать рядом с вами. Не вижу смысла просить прощения, так как знаю вас хорошо – не простите. Не думайте только, что я бесчувственная мразь. Мне очень больно. Мне очень жаль. Я люблю вас и дорожу временем, что был вместе с вами. Мне тяжело уходить, но я сам поставил себя и вас в такое положение. Я заигрался… Я говорю это все не ради сочувствия и жалости. Просто мы больше никогда с вами не увидимся. Никогда.

Он сказал это с такой неподдельной горечью, что Спицына вновь ощутила резь в глазах. Она чувствовала себя так, словно долгие годы работала здесь вместе с ними. Ей было так жаль Гаева сейчас, и так жаль, что такой чудесный теплый коллектив, каковым он был, когда она только пришла сюда, дал трещину. Ни одна ссора с отцом не заставляла Марину испытывать столько ужаса и боли, как это разоблачение. Все ненавидели и одновременно все еще любили Гаева. Даже предательство не могло зачеркнуть той привязанности, что все они к нему испытывали.

Расставаться было очень тяжело. Вирусологи понимали, что они уже действительно больше никогда с ним не увидятся, и ничего между ними не будет как прежде, в золотые времена. Когда Гаев вышел и закрыл за собой дверь, Спицына не могла больше держаться – горячая слеза покатилась по ее сухой щеке. Девушка заметила, что даже у Льва глаза на мокром месте. Никто не считал зазорным плакать в этой ситуации. Ведь никто не стыдится слез, когда умирает один из близких. А в семье вирусологов случилась именно эта беда.

Долгое время никто не мог оправиться от шока, особенно Гордеев.

– Как же я теперь, без него? – растерянно заговорил он. – Как же я? Он был мне как брат-близнец… – и вдруг вирусолог начал смеяться, чем очень сильно напугал коллег. – Я же словно часть себя потерял. Как же так могло случиться, товарищи? Каким образом? Это какой-то сон, бред. Не может этого быть, чтобы Слава… чтобы Гай! Да ведь его подставили, Лева, Юрек Андреевич! Я вам точно говорю! Ведь это Славик, он не мог! Не мог!

– Саша, успокойся, – сказал Лев, подошел к нему и обнял, как брата, похлопав по спине. – Всё закончилось. Некого и незачем уже оправдывать. Успокойся.

– Лев Семенович! – горько воскликнул Гордей и спрятался лицо на плече товарища.

Спицына приблизилась к Юрку Андреевичу и поинтересовалась его самочувствием. Пшежень был крайне немногословен, никому не смотрел в глаза, отвечал очень спутанно. Он сказал, что у него колет в сердце и попросил подать таблеток из его сумки и воды. Все слишком тяжело приняли предательство близкого друга. Но особенно – Гордеев.

Оставив Марину опекать вирусологов, Горбовский через время ушел сообщить Кравецу, что их команда потеряла одного специалиста, и работать они начнут с завтрашнего дня. Пришлось наврать с три короба относительно Гаева, но выглядело все убедительно, Кравец ничего не заподозрил, лишь поинтересовался, сдал ли Гаев свой КСБЗ-7. Лев также напомнил ему о провианте для ученых, а Кравец, в свою очередь, напомнил о списке сокращенного штата. На этом они, оба сильно уставшие, разошлись до утра.

Ночевали все в НИИ, расположившись кое-как в креслах, на маленьких диванчиках и надувных матрасах. Ни для кого не имело значения, в каком положении и с какими удобствами они проведут эту ночь, особенно после пережитых событий. Вообще о комфорте можно было забыть на ближайшее время. Перед сном все думали о Гаеве. Никто не желал ему зла, даже наоборот, все пытались как-то оправдать его поступок, облегчить его вину.