Горбатая гора

Они так и остались жить в этой квартирке, которую Эннис выбрал потому, что от неё можно было в любое время без проблем отказаться. Шёл июнь четвёртого по счёту лета с тех пор, как он покинул Горбатую гору, когда ему пришло письмо от Джека Твиста. И Эннис ожил – впервые за всё это время.

«Дружище, это письмо, наверно, здорово запоздало, но надеюсь, ты его получишь. Слышал, что ты в Ривертоне. Двадцать четвёртого я буду там проездом. Может, по пиву? Я угощаю. Черкни мне пару строк, где ты и как».

Письмо пришло из Чайлдресса, штат Техас. Эннис ответил: «Всегда рад», – и надписал свой адрес.

Утро того дня было солнечным и жарким, но к полудню воздух сгустился, а с запада надвинулись тучи. Эннис не знал точного времени, когда приедет Джек, а потому отпросился на работе на весь день. В своей лучшей рубашке, белой в широкую чёрную полоску, он расхаживал взад-вперёд и выглядывал на улицу, посеревшую от пыли. Алма говорила что-то насчёт того, чтобы оставить детей с няней и сходить всем вместе в ресторан: готовить ужин ей не хотелось из-за жары, но Эннис ответил, что, скорее всего, он с Джеком просто сходит куда-нибудь и напьётся.

– Джек – не любитель ресторанов, – пояснил он, вспоминая о грязных ложках, засунутых в пристроенные на бревне консервные банки с холодными бобами.

Ближе к вечеру под ворчание грома во двор въехал знакомый зелёный пикап, и из него вышел Джек – в потёртой, видавшей виды шляпе, сдвинутой на затылок. Энниса будто окатило горячей волной, и он выскочил на лестничную площадку, захлопнув за собой дверь, а Джек уже бежал к нему, перескакивая через ступеньку. Схватив друг друга за плечи, они обнялись так крепко, что и не вздохнуть, всё повторяя: «Сукин ты сын, сукин ты сын!» Их губы притянулись друг к другу, будто мощным магнитом, и слились – крепко, смачно, даже до крови (виной тому были кривые зубы Джека). Шляпа Джека свалилась. Вжимаясь друг в друга всем телом, наступая друг другу на ноги и царапаясь щетиной, они не заметили, как Алма на пару мгновений приоткрыла дверь, увидела напряжённые плечи Энниса и тут же её закрыла.

Наконец они разжали удушающие объятия, чтобы глотнуть воздуха, и Эннис, обычно скупой на ласку, прошептал Джеку «малыш» – так он называл только своих дочерей и лошадей.

Дверь снова приоткрылась, и в узкой полоске света показалась Алма. Что он мог ей сказать?

– Алма, это Джек Твист. Джек, это моя жена Алма.

Эннис еле сдерживал тяжело вздымающуюся грудь. Вдыхая знакомый запах Джека – крепкую смесь табака, пота и еле приметного аромата луговой травы, он вновь ощущал порывисто-ветреный холод Горбатой горы.

– Алма, мы с Джеком не виделись четыре года, – сказал Эннис оправдывающимся тоном. Хорошо, что на площадке было сумрачно: не приходилось отворачиваться.

– Да уж, оно и видно, – пробормотала Алма тихо. Она всё видела. В окне комнаты за её спиной белым сполохом сверкнула молния, и из квартиры послышался детский плач.

– У тебя ребёнок? – Джек дрожащей рукой стиснул руку Энниса, и между ними будто проскочил электрический разряд.

– Две маленькие дочурки, – ответил Эннис. – Алма-младшая и Франсина. Обожаю их.

При этих словах Алма криво усмехнулась.

– У меня – парень, восемь месяцев, – сказал Джек. – В Чайлдрессе я женился на техасской красотке по имени Лурин.

Его трясло так, что пол под ногами Энниса вибрировал.

– Алма, мы с Джеком пойдём прогуляться и выпить, – сказал Эннис. – Не теряй, если загул затянется до завтра: нам надо о многом поболтать.

– Да уж, само собой, – ответила жена, доставая из кармана доллар на сигареты: видимо, она надеялась этим поручением вернуть Энниса домой пораньше.

– Приятно было познакомиться, – проговорил Джек, дрожа, как загнанная лошадь.

– Эннис... – несчастным голосом окликнула Алма.

Но это его не остановило. Сбегая вниз по лестнице, он крикнул:

– Если тебе надо сигареты, возьми в кармане моей голубой рубашки, которая в спальне!

Они отъехали на машине Джека. По дороге была куплена бутылка виски, а через двадцать минут кровать в номере мотеля «Сиеста» сотрясалась от их страсти. В оконное стекло сыпанул град, потом забарабанил дождь, разводя на улице слякоть, а ветер всю ночь хлопал незапертой дверью соседнего номера.

В комнате стояла вонь спермы, табака, пота и виски, смешанная с запахами старого ковра и прелого сена, седельной кожи, навоза и дешёвого мыла. Эннис лежал раскинувшись и переводя дух, взмокший и обессилевший, а Джек рядом пускал кверху мощные, как китовый фонтан, струйки сигаретного дыма.

– Господи, твою мать! Как же хорошо снова быть в седле, – сказал он. – Да ведь? Богом клянусь, я даже не думал, что всё снова повторится... Да нет, что там, вру – знал, конечно. Потому и мчался к тебе сломя голову.

– Где тебя только черти носили все эти четыре года, – проговорил Эннис. – Я уж и не надеялся тебя снова увидеть... Думал, ты обиделся на меня за ту мордотычину.

– Приятель, я в Техасе в родео участвовал, – ответил Джек. – Там и встретил Лурин. Глянь-ка, что вон там висит.

На спинке замызганного стула сияла пряжка.

– Скачки на быках?