Гонтлгрим

Но теперь, я думаю, всё изменилось, и мне это нравится. Со дня катаклизма, десять лет назад, когда произошло извержение вулкана, прочертившее полосу опустошения от гор до самого моря и похоронившее Невервинтер в разрушительном обвале, обстановка в крае изменилась. Это событие казалось сигналом к борьбе, громким призывом для зловещих существ.

В некотором роде так и произошло. Гибель Невервинтера, в сущности, отделила Север от более цивилизованных областей, расположенных вдоль Побережья Мечей, Глубоководье оказалось в авангарде лицом к лицу с дикой местностью. Торговцы больше не путешествуют по этому краю, за исключением морских путей, а прежние богатства Невервинтера притягивают искателей приключений — часто отвратительных и беспринципных — в разрушенный город в больших количествах.

Некоторые пытаются отстроить всё заново, отчаявшись восстановить бойкую торговлю и порядок, некогда царивший в этих землях. Но сражаются они столько же, сколько строят. В одной руке они держат плотницкий молоток, а в другой боевой молот.

Врагов вдоволь: шадовары, те странные культисты, поклоняющиеся богу-дьяволу, разбойники-авантюристы, гоблиноиды, гиганты и чудища — живые и немертвые.

Со времени Катаклизма северное Побережье Меча, безусловно, стало темнее.

И мне это нравится.

В битве я свободен. Когда клинки разрубают порождение зла, у меня возникает ощущение, что это и есть цель моей жизни. Множество раз я думал, может ли эта внутренняя ярость быть отражением наследия, которое я на самом деле никогда не мог обмануть. Средоточие битвы, напряжённость боя, наслаждение победой… может ли всё это быть лишь подтверждением того, что я всё-таки дроу?

И если это правда, тогда что я в действительности знаю о своей родине и своём народе? И не пародия ли я сам на столь ненавидимое мной общество, чьи корни лежат в страсти и вожделении, что я ещё понял или не испытал?

Обладали ли, со страхом размышляю я, матери-матроны Мензоберранзана какой-то более глубокой мудростью, неким пониманием радостей и нужд дроу, удерживая город в состоянии непрерывного конфликта?

Это кажется нелепым, и всё же только сражаясь, я способен терпеть боль потерь. Только в битве я вновь обретаю то удовлетворения, движения вперёд, к лучшему будущему.

Эта правда удивляет меня, злит, и как это ни парадоксально, даже давая мне надежду на будущее, она подразумевает, что эта жизнь — бессмыслица, мираж, самообман.

Как поиски Брунора.