Гонители

— Это халиф засылает шептунов! Всех хватать и рубить головы! Мне не нужно его покровительство. Меня называют наследником славы великого воителя Искандера[33]. Я раздвинул пределы владений от Хорезмийского моря до моря персов[34]. И все это без помощи и благоволения халифа, хуже — рассекая узлы его недоброжелательности. Змея зависти давно шевелится в груди эмира веры!.. — Шах сжал кулаки, лицо его побледнело. — Что еще слышал ты?

— Многое, отец и повелитель… Люди недовольны высокими обложениями, сборщиками податей. Но больше всего — воинами. Они необузданны и своевольны… — Джалал ад-Дин замолчал, смотрел на отца, будто ожидая, что он попросит продолжать рассказ.

Но шах ничего не сказал. Воины — опора его могущества. Однако эмиры, особенно кыпчакских[35] племен, горды, своенравны. Почти все они родственники матери. Она их повелительница и покровительница. И с этим пока ничего поделать нельзя. Он повелитель своего войска, но и пленник. Если эмиры покинут его, что останется? И выходит, что ему легче бросить вызов халифу багдадскому, чем обезглавить векиля своего двора. Сын, кажется, обо всем догадывается и хочет помочь. Но ему лучше держаться в стороне — слишком горяч.

— Что у тебя еще? — спросил шах у везира.

— Письмо от твоего наместника из Самарканда.

— Читай.

Покашливая, шелестя бумагой, Мухаммед ал-Хереви, прочел:

— "Во имя аллаха милостивого и милосердного! Да будет лучезарным солнце мира, повелитель вселенной, надежда правоверных, тень бога на земле Ала ад-Дин Мухаммед!

Население Самарканда склоняется к противлению и непокорности. И раньше речи самаркандцев были сладки снаружи, а внутри наполнены отравой вражды. Теперь же светильник их без света, а дом — осиное гнездо. Твоя дочь, сверкающая, как утренняя звезда, — да осчастливит ее аллах! укрылась плащом печали и пребывает на ковре скорби. Султан Осман — да вразумит его всевышний! — вместо того, чтобы огнем гнева спалить семена вражды и коварства и плетью строгости изгнать своевольство, внял речам непокорных. На пирах в честь своего благополучного возвращения он восседает рядом с первой женой, — дочерью неверного гурхана, а несравненная Хан-Султан, будто рабыня, прислуживает ей, обиталищу греховности, каждый раз испивая чашу унижения…"

— Довольно! — гневно оборвал везира шах. — Ах, сын шакала! Я тебя заставлю мыть ноги Хан-Султан!

— Отец и повелитель, не могу ли сказать я? — спросил Джалал ад-Дин. Я был против того, чтобы отпустить Османа. И вот почему. Мы сами отточили ястребу когти и раскрыли дверцы клетки. Его держали тут почти как заложника. Моя сестра Хан-Султан помыкала им как хотела. Моя бабушка сделала его своим посыльным, он подносил ей браслеты и серьги… Будь на его месте я…

— Каждый хорош на своем месте!

— Вот я и говорю, — Джалал ад-Дин смотрел прямо в лицо отцу, — такое обращение с султаном было неуместно. А что делали наши кыпчакские воины, посланные в Самарканд утверждать справедливость? Они вымогали у жителей динары и дирхемы. Они сеяли ненависть… А теперь наместник жалуется.

— Ты слишком молод…

Ничего другого шах сыну сказать не мог. Все — правда. Но не его вина в этом. Османа удерживали по желанию матери. Она же вместе с Хан-Султан унижала его тут, возвеличиваясь перед своими родичами. Он настоял на отъезде Османа, потому что самаркандцы, не видя своего владетеля, стали косо смотреть на хорезмийцев. Надеялся, что султан образумит людей. А он вот что делает! Может быть, послать в Самарканд Джалал ад-Дина? Нет, лучше ал-Хереви. Или кого другого?

— Что слышно о Кучулуке?

Этот удалец, отобравший трон у гурхана, беспокоил его сейчас больше.

Надо было двинуться на него. Но пока такие дела в Самарканде…

— Кучулук грабит наши владения в Фергане.

— Надо переселить оттуда жителей в безопасное место. А селения сжечь.

Видишь, сын, не сломлен один враг. На очереди халиф. Осман может стать третьим.

Он хотел сказать, что есть и четвертый, не где-то, не за чужими крепостными стенами, а тут, в Гургандже. Но вслух об этом лучше не говорить.

Поднялся, расправил на крутой груди пышную бороду, притронулся рукой к чалме, пошел слушать опору престола — эмиров, имамов, казиев[36]. Джалал ад-Дин шел, чуть приотстав, сдерживая нетерпеливый шаг, везир семенил сзади.

В приемном покое дворца со сводчатым потолком, подпертым витыми колоннами, люди уже ждали. Они стали двумя рядами, опустив головы в шелковых чалмах. Он молча прошел к возвышению, сел на низкий, без спинок и подлокотников, трон, подобрал ноги. Джалал ад-Дин занял свое место справа.

Место матери по левую руку пустовало. Когда-то с ним рядом садилась только мать. Но, приучая сына к правлению, он стал брать его с собой. И подозревал, что матери это пришлось не по нраву. В приемной она показывалась редко. Скорей всего не придет и сейчас. И к лучшему.