Гонители

Телохранители распахнули следующую дверь, стали по сторонам, пропуская его вперед. В комнате, выложенной светло-голубыми изразцами, застланной толстым ковром, его уже ждал везир[28] Мухаммед ал-Хереви.

Приложив одну руку ко лбу, другую к сердцу, везир поприветствовал его, стал раскручивать толстый свиток бумаги. На бумаги шах посмотрел с отвращением, остановил везира.

— Погоди. Не вижу своего сына.

— Величайший, я за ним послал…

Слуги разостлали на ковре скатерть-дастархан, взбили широкие подушки, принесли тарелки с миндальным пирожным, вяленой дыней, запеченными в тесте орехами. Шах сел на подушку, знаком указал везиру место напротив.

Дородный, туго перетянутый широким шелковым поясом, Мухаммед ал-Хереви опустился на подушку, сдерживая кряхтение. Его лицо с редкой седеющей бородой покраснело от натуги. Хорезмшах едва сдержал усмешку. Шахиня-мать, как он слышал, в сердцах назвала недавно везира «калча» — плешивый.

Видимо, из-за этой вот словно бы вылезшей бороды. В угоду матери теперь многие называют везира не по имени, а Калча. Но этот Калча стоит многих и густобородых, и седобородых. Учен, умен, предан. Потому-то доверил ему и многотрудные дела высокого дивана[29], и воспитание наследника — сына Джалал ад-Дина.

Слуги налили в чаши горячего чая. Шах отпил глоток любимого им напитка.

— Не терзай мой ум, великий везир, цифрами налоговых поступлений.

Вникай в них сам, памятуя: войску жалованье должно быть выплачено без задержки. За это строго спрошу.

Везир не успел ответить.

— Мир вам и благоденствие!

В комнату с поклоном вошел Джалал ад-Дин. Узколицый, с большим орлиным носом, поджарый, как скакун арабских кровей, старший сын был любимцем хорезмшаха. Но сейчас он сказал Джалал ад-Дину с неудовольствием:

— Сын, мы собираемся сюда не для услаждения слуха звоном пустых слов.

Для дел государственных.

Джалал ад-Дин не стал оправдываться — гордый. Сел к дастархану, отбросив полы узкого чекменя. Слуги, зная его вкус, поставили тарелку с кебабом. Мясо шипело, распространялся запах пригорелого жира. Сын полил его соусом из гранатовых зерен, стал торопливо есть.

Везир открыл свои бумаги.

— Величайший, мною получено письмо, не мне предназначенное.

Послушай… Пусть всевышний дарует твоей святой и чистой душе тысячу успокоений и превратит ее в место восхода солнца милосердия и в место, куда падают лучи славы!.. Ну, тут все так же… то же… Вот. Помоги мне, о благословенный, из мрака мирских дел найти путь к свету повиновения и разбить оковы забот мечом раскаяния и усердия.

— Чье письмо?

— Его, величайший, написал векиль[30] твоего двора, достойный Шихаб Салих.

— И что же тут такого?

— Это письмо должен был получить шейх[31] Медж ад-Дин Багдади.

— Дай! — Шах выхватил из рук везира письмо, крикнул:

— Позвать сюда векиля!

Веки шаха над черными глубокими глазами набухли, отяжелели. Векиль, седой старик, проворный и легкий, увидев гневное лицо шаха, стал на колени. Мухаммед схватил его за бороду, рванул к себе.

— Служба мне стала для тебя оковами? Ты у меня узнаешь настоящие оковы! Сгною в подземелье, порождение ада!

— Великий хан… Султан султанов… да я… служба тебе не тягость.

Помилуй! Я не носил одежды корыстолюбия. За что такая немилость?

Шах отпустил бороду, бросил ему в лицо скомканное письмо.

— Читай. Вслух читай!

Векиль дрожащим голосом прочел письмо.

— Твое?

— Мое. Но, величайший среди великих, опора веры, тут нет ни слова…

— Какого слова? Ты перед кем усердствуешь и раскаиваешься, где ищешь свет повиновения, рабская твоя душа?!

— Я думал только о молитвах и спасении души.

— Ты жалуешься этому шейху. А кто он? Уши багдадского халифа. Кому же ты служишь? Мне или халифу, сын ослицы?

— Тебе, милостивый. Для тебя усердствую. — Шихаб Салих отполз подальше от шаха. — Но я не знал, что шейх Медж ад-Дин Багдади… Твоя мать, несравненная Теркен-хатун — да продлит аллах ее жизнь! — считает его благочестивейшим из смертных. А халиф[32] разве перестал быть эмиром правоверных?

Шах выплеснул чай в лицо Шихаб Салиху.

— Сгинь!

Утираясь ладонью, кланяясь, векиль выскочил за двери. Шах проводил его ненавидящим взглядом. Матерью заслоняется… Знает, где искать защиту.

— Отец и повелитель, перед тем, как идти сюда, я побывал на базаре, сказал Джалал ад-Дин. — В одежде нищего я бродил среди продающих и покупающих, среди ремесленников и менял.

— Зачем? — Шах все еще смотрел на дверь, за которой скрылся векиль.

— Мой достойный учитель, — Джалал ад-Дин наклонил голову в сторону Мухаммеда ал-Хереви, — всегда говорил: слушай не эхо, а звук, его рождающий. Я слушал. Люди говорят, что наместник пророка халиф багдадский гневается на нас за неумеренную гордость, что он может лишить священного покровительства правоверных, живущих под твоей властью.