Гончаров приобретает популярность

– Добрые слова не вредно выслушивать неоднократно. Кстати сказать, четвертая твоя кошка права на жизнь тоже не имеет.

– Это еще почему?

– Да потому, что ты сам обнаружил замурованный люк и следы того, что на стеллажных полках совсем недавно что-то находилось. Короче говоря, с тебя причитается.

– Перебьетесь, дорогой Алексей Николаевич.

– Недобрый ты, Константин, и поэтому я задам тебе каверзный вопрос, который ты пропустил в своих рассуждениях. Скажи-ка мне, какая из трех оставшихся кошек, дай бог ей здоровья, могла запереть тебя в церковном подвале?

– Любая, – не задумываясь ответил я.

– Сомневаюсь. Федьковские головорезы вряд ли стали бы с тобой церемониться, двинули бы по башке – и баста. А с тобой обошлись тихо и лояльно, просто решили законсервировать до лучших времен, до того, как ты сдохнешь от голода. И при этом, заметь, они даже не стали с тобой общаться. Почему? О чем это говорит?

– Об их слабоумии.

– Это говорит о твоем слабоумии, кладоискатель! Так сделать они могли по двум причинам. Во-первых, не хотели, чтобы ты слышал их голос, а это позволяет нам предположить, что действовали знакомые тебе людишки. Во-вторых, так орудовать мог очень робкий человек, которого на такое грязное дело толкнул, скажем, испуг. Возможно, это была женщина. И еще учти, что дверь не подперли колом, а аккуратно закрыли на ключ. Подумай, у кого он мог быть. Ну а теперь запрягай в эти обстоятельства любую из двух оставшихся кошек и скачи вперед, а мне принеси коньяк.* * *

Вечером я позвонил Лютовой домой и, извинившись за непристойное поведение тестя, осведомился об обещанном портрете подозрительного субъекта.

– Он уже готов, – довольно сухо ответила она, – даже в четырех экземплярах, а на вашего дедулю я не обижаюсь, можете так ему и передать.

– Благодарю вас, я непременно так и сделаю. Когда я могу забрать портреты?

– Хоть сейчас.

– Сегодня уже поздно, а вот завтра я бы хотел с вами встретиться у Белой церкви часов в одиннадцать. Вас устраивает такое время и место?

– Время устраивает, но, Константин Иванович, зачем нам тащиться в такую даль? – удивилась она. – Все вопросы можем решить и в черте города.

– Мне нужно еще раз осмотреть церковь.

– Еще раз? А вы что, ее уже осматривали?

– Только снаружи, – проклиная себя за излишнюю болтливость, поправился я. – А теперь бы мне хотелось все основательно и не торопясь осмотреть внутри.

– Хорошо, в одиннадцать часов я вас буду ждать. До встречи.

– Погодите, вы что-то говорили насчет спортивной сумки, которую второпях забыл взломщик. Мне хотелось бы ее осмотреть. Она еще при вас?

– Да, она так и осталась в ризнице.

– А вы что – даже милицию не вызывали?

– Нет, а зачем мне лишние разговоры? Именно поэтому я к вам и обратилась. Мне кажется, что я не ошиблась и у вас появились какие-то соображения?

– Я польщен. Есть кое-что, но пока говорить об этом рано. До завтра.

К церкви, уже ставшей мне родной и близкой, я подъехал без четверти одиннадцать, но там, рядом со стареньким автобусом, уже стояла ее белоснежная «десятка» с тонированными стеклами и прочими дешевыми выкрутасами.

В отличие от прошлых моих посещений, сегодня работа здесь шла полным ходом. Иноки смиренные трудились, аки мураши. За те десять дней, что меня не было, двор, куда я загнал машину, преобразился. Кельи-барак стал неузнаваем, заново оштукатуренный битым бутылочным стеклом, он сиял в солнечных лучах пасхальным яичком. А спорткомплекс с классными комнатами для витязей уже находился на последней стадии кладки стен, и скоро на нем должна была появиться крыша.

Нет, определенно, этой стервочке не этику преподавать, а на стройке прорабом вкалывать. Несколько минут, не выходя из машины, я с интересом наблюдал, как старательные пацанчики тащат непомерно тяжелые носилки и как боязливо косятся на стоящую в дверях Лютову. На лесах, куда они забрались до половины, жидкие ручки носилок лопнули и красный кирпич детскими кубиками посыпался вниз. Пацаны ошалело смотрели то на дело рук своих, то на неподвижно стоящую, бесстрастную Светлану.

– Отец Никодим, – негромко, через губу подозвала она толстопузого попа или как он там у них называется, – этих двоих накажи розгами. А, Константин Иванович, не ждала вас так рано, – заметив меня, поспешила она к машине. – Прошу вас, пройдемте внутрь. Здесь ужасная пыль и дурные запахи. Отец Никодим, я передумала, оставь отроков, скажи, что Бог им их прегрешение простил. И вот что: на сегодня, я думаю, достаточно, езжайте обедать, а остаток дня проведете в мастерских.

– Как вам угодно, матушка, – послушно ответил поп.

– Добры вы к ним безмерно, – ехидно заметил я.

– Мне тоже так кажется, – усмехнувшись, ответила она. – Пойдемте.

Через дворовые ворота мы прошли в церковь. Здесь тоже кипела работа. Все стены храма уже были расписаны фресками, и теперь усердные богомазы корпели над потолочными сюжетами. Три бородатых мужика, лежа на спинах, с длинноногих козел прямо у меня на глазах творили чудо – серый обшарпанный свод мановением их кистей оживал, превращаясь из мрачного и угрюмого в нечто радостное и светлое.