Гомер

домашние слуги. Имеются также привилегированные рабы – свинопас Евмей, даже

имеющий собственного раба и собственное помещение, и нянька Одиссея, Евриклея.

Евмей сам, в отсутствие хозяина, строит по собственному почину 12 закут для свиней и

обносит весь этот скотный двор обширным забором (Од., XIV.7-16), строит дом, сам режет

свиней из хозяйского стада для угощения прибывших, целуется со свободными при

встрече, как будто бы и сам он свободный. Это в полном смысле слова друг Одиссея и

родной для него наставник, почти руководитель. От таких привилегированных рабов резко

отличаются рабы – коровники, свинари, пахари. Как предвестие надвигающегося

классового рабовладения можно рассматривать дикую расправу Одиссея с неверными

рабами – особенно казнь Мелантия и повешение служанок (Од., XXII.471-477). Но если

эта расправа Одиссея со своими рабами вызвана их виной, то Гомер вполне понимает, что

бесчеловечное отношение к рабам может возникать и совершенно без всякой вины со

стороны рабов. Андромаха ровно ничем не провинилась перед Ахиллом, и тем не менее он

перебил ее родственников, когда брал ее в плен. Она остро переживает свое бесправие, а

также бесправие и своего ребенка (Ил., XXII.477-499). Самому Гектору принадлежат

страшные трагические слова (VI.450-466):

Но сокрушает мне сердце не столько грядущее горе

Жителей Трои, Гекубы самой и владыки Приама,

Горе возлюбленных братьев, столь многих и храбрых, которых

На землю пыльную свергнут удары врагов разъяренных, – [87]

Сколько твое! Уведет тебя меднодоспешный ахеец,

Льющую горькие слезы, и дней ты свободы лишишься.

Будешь, невольница, в Аргосе ткать для другой или воду

Станешь носить из ключей Мессеиды или Гиппереи;

Необходимость заставит могучая, как ни печалься.

Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет:

«Гектора это жена, превышавшего доблестью в битвах

Всех конеборных троянцев, что бились вокруг Илиона».

Скажет он так и пробудит в душе твоей новую горесть.

Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства.

Пусть же, однако, умру я и буду засыпан землею,

Раньше, чем громкий услышу твой вопль и позор твой увижу!

Даже царь Приам и тот прекрасно представляет себе жестокую власть силы

победителя над побежденным. Когда лучшие из его сыновей погибли, он, в от-чаянии не

стесняясь, обращается к оставшимся с такой речью (XXIV.253-255, 261 сл.):

«Живо, негодные дети! Скорей, срамники! Пред судами

Вместо могучего Гектора вы бы все лучше погибли!

О, я несчастный, несчастный!..

Эти лгуны, плясуны, герои в делах хороводных,

Воры, расхитчики коз молодых и барашков народных!..»

У Гомера можно найти даже понимание непродуктивности рабского труда (Од.,

XVII.320-323):

Если власти хозяина раб над собою не чует,

Всякая вмиг у него пропадает охота трудиться.

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий

Зевс человеку, который на рабские дни осужден им.

Если у Гомера все вообще социальные силы находятся в движении и содержат в себе

рудименты разных эпох, то это особенно нужно сказать о рабстве. 6) Прежде всего

обращает на себя внимание то обстоятельство, что у Гомера почти совсем отсутствует

терминология позднейшего, именно классического [88] рабовладения. Такой технический

термин, как doylos совершенно отсутствует у Гомера; а производные от этого

существительного термины не носят ярко выраженного рабовладельческого смысла и даже

вообще почти не употребляются в производственном смысле. Специфический для

развитого рабовладения термин, обозначающий раба, andrapoys употребляется во всем

эпосе только единственный раз (Ил., VII.475). Мы бы только не стали прибегать к