Голый завтрак

— Говоря бессмертными словами отца Фланегана[71], такого явления, как плохой мальчик, не существует... Где же статуя, черт побери?

СПЕЦИАЛИСТ: Вам прямо сейчас?

ЭЙ-ДЖЕЙ: Зачем же я, по-вашему, сюда явился, черт подери? Я что, должен сдернуть с сукиных детей покрывало in abstentia?

СПЕЦИАЛИСТ: Всё в порядке... всё в порядке. Уже везут.

Тягач Грэйма Хайми буксирует статую и устанавливает ее перед трибуной. Эй-Джей нажимает кнопку. Под трибуной включаются турбины, их звук нарастает до оглушительного жалобного воя. Ветер сдувает со статуи красное бархатное покрывало. В нем запутываются преподаватели, стоящие в первом ряду... Зрителей окутывают клубы пыли и строительного мусора. Постепенно затихают сирены. Учителя освобождаются от покрывала... Все, затаив дыхание, смотрят на статую.

ОТЕЦ ГОНСАЛЕС: Матерь Божья!

ЧЕЛОВЕК ИЗ «ТАЙМ»: Не может быть!

«ДЕЙЛИ НЬЮС»: Весьма пикантно.

Хоровой свист мальчиков.

По мере оседания пыли открывается монументальное творение из отполированного розового камня. Голый мальчик склонился над спящим товарищем с явным намерением пробудить его звуками флейты. В одной руке он держит флейту, другая тянется к кусочку ткани, прикрывающему талию и живот спящего. Ткань непристойно выпячивается. У мальчиков по цветку за ухом, одинаковое выражение лиц, мечтательное и жестокое, развращенное и невинное. Эти две фигуры венчают собой известняковую пирамиду, на которой фарфоровыми мозаичными буквами — розовыми, голубыми и золотыми — начертан школьный девиз: «С этим и ради этого».

Эй-Джей кренится вперед и разбивает об аккуратные ягодицы мальчика бутылку шампанского.

— И помните, ребята: вот откуда берется шампанское.

Манхэттенская серенада. Эй-Джей в сопровождении свиты партнеров пытается войти в нью-йоркский ночной клуб. Он ведет на золотой цепочке лиловозадого бабуина. Эй-Джей одет в льняные клетчатые брюки-гольф и кашемировую куртку.

ХОЗЯИН: Одну минуту. Одну минуту. Что это?

ЭЙ-ДЖЕЙ: Это иллирийский пудель. Редкая скотина, лучше не сыщешь. Он хоть повеселит слегка твою забегаловку.

ХОЗЯИН: Сдается мне, что это лиловозадый бабуин, и он останется на улице.

ПАРТНЕР: Ты что, не знаешь, кто перед тобой? Это же Эй-Джей, последний из великих транжир времени.

ХОЗЯИН: Так пускай катится отсюда вместе со своим лиловозадым ублюдком и транжирит свое великое время в другом месте.

Эй-Джей останавливается перед другим клубом и заглядывает внутрь.

— Моднючие педики и старые пизды, черт побери! Сюда нам и надо. Аванти, рагацци!

Эй-Джей вбивает в пол золотой колышек и привязывает бабуина. Он заводит светскую беседу, партнеры подают реплики:

— Невероятно!

— Чудовищно!

— Божественно!

Эй-Джей вставляет в рот длинный сигаретный мундштук. Мундштук сделан из какого-то непристойного эластичного материала. Он раскачивается и волнообразно шевелится, точно наделен отвратительной рептильной жизнью.

ЭЙ-ДЖЕЙ: А на высоте тридцать тысяч футов меня подвел желудок.

Несколько ближайших педиков поднимают головы, словно почуявшие опасность звери. Эй-Джей вскакивает с нечленораздельным рычанием.

— Ты, лиловозадый хуесос! — вопит он. — Я тебя проучу, ты у меня посрешь на пол!

Он вытаскивает из своего зонтика кнут и принимается хлестать бабуина по заду. Бабуин пронзительно визжит и срывается с колышка. Он вспрыгивает на ближайший столик и влезает на старуху, которая тут же умирает от разрыва сердца.

ЭЙ-ДЖЕЙ: Сожалею, мадам. Сами понимаете — дисциплина.

Он в бешенстве стегает бабуина, гоняя его из конца в конец бара. Бабуин, вопя, рыча и обсираясь от ужаса, перелезает через клиентов, носится взад-вперед по стойке, раскачивается на занавесках и люстрах...

ЭЙ-ДЖЕЙ: Ты у меня перевоспитаешься и будешь срать где положено или вообще срать не будешь.

ПАРТНЕР: Как тебе не стыдно огорчать Эй-Джея после всего, что он для тебя сделал!

ЭЙ-ДЖЕЙ: Неблагодарные! Все до одного неблагодарные! Уж поверьте старому гомику.

Никто, конечно, в эту легенду не верит. По словам Эй-Джея, он «независим», что должно означать: «Не в свое дело не лезь». Независимых больше не существует. .. Зона кишит простофилями всех мастей, однако нейтралов среди них нет. Нейтрал же на уровне Эй-Джея и вовсе немыслим...

Хасан является печально известным ликвифракционистом, и ходят слухи, что он — тайный сендер.

— Бросьте, ребята, — говорит он с обезоруживающей улыбкой, — я всего лишь старая вонючая раковая опухоль, вот и приходится разрастаться.

У Даттона Сухая Дыра, афериста из Далласа, он перенял техасский акцент и ни в помещении, ни на улице не снимает ковбойских сапог и десятигаллоновой шляпы... Его глаза скрыты за черными очками, лицо у него гладко выбритое и невыразительное, словно восковое; ладно скроенный костюм целиком пошит из недозрелых банкнот высокого достоинства. (Банкноты эти являются настоящими деньгами, но прежде, чем их можно будет реализовать, они должны созреть... Достоинство каждой банкноты доходит до миллиона зелененьких.)