В пользу существования Причерноморской Руси имеются еще более важные свидетельства. В византийском «Житии святого Стефана Сурожского», составленном в первой половине IX в., речь идет о нападении в конце VIII или самом начале IX в. на Сурож (Судак) в Крыму «рати великой русской» во главе с князем Бравлином (по мнению В.Г. Васильевского, «рассказ о нашествии русской рати на Сурож заключает в себе подлинную историческую основу…»). В «Житии святого Георгия Амастридского», написанном современником последнего Игнатием Диаконом, констатируется применительно к первой половине IX в. широкая известность руси на берегах Черного моря: «Было нашествие варваров, руси, народа,
Васильевский, датируя амастридский поход, ударивший уже по коренным землям Византии, прилегавшим к Константинополю, временем около 842 г., отметил, что «имя Руси уже в это время не только было известным, но и общераспространенным, по крайней мере, на южном побережье Черного моря». Г.В. Вернадский считал, что поход на Амастриду мог состояться в 840 году. А.Н. Сахаров поход и последующие затем переговоры между русью и византийцами относит к промежутку между началом 830 гг. и 838–839 гг., когда русские послы прибыли вначале в Византию, а затем в Ингельгейм, где предстали перед франкским императором Людовиком I Благочестивым. А.В. Назаренко считает возможным нападение руси на Амастриду и создание «Жития святого Георгия Амастридского» относить к 810–830 гг.[398].
В науке давно говорится о связи похода русов на Амастриду с сообщением Бертинских анналов о прибытии в 839 г. к Людовику I Благочестивому послов византийского императора Феофила, с которыми были люди, утверждавшие, «что они, то есть народ их, называется Рос (Rhos)» и что они были направлены их «королем», именуемым «хаканом (сhacanus)», к Феофилу «ради дружбы»[399]. А поиску этой дружбы предшествовало нападение русов на Амастриду близко к 839 г., возможно, в 836–838 гг. (титул «хакан» указывает, отмечали С.А. Гедеонов и Г.В. Вернадский, «на соседство хазар»[400]).
Но особое внимание ученых привлекают две речи-беседы константинопольского патриарха Фотия, в которых повествуется о нападении русов в 860 г. на саму столицу Византии (их флотилия состояла из 200 или 360 судов, которые могли нести от 8 до 14 тысяч воинов). Причем патриарх, очевидец нашествия, также отмечает факт давнего знакомства своих соотечественников с русами: «Народ неименитый, народ несчитаемый [ни за что], народ, поставляемый наравне с рабами…» (Пчелов утверждает, что до этого события византийцы русов «толком не знали…». «Совершенно напротив, – возражает таким скептикам А.В. Назаренко, – к 860 г. русь была уже известна византийским властям как достаточно обширное политическое образование, в которое входили разные народы; более того, она выступала, похоже, и как источник военной угрозы (в представлении патриарха Фотия, она до тех пор не нападала на Константинополь из страха перед славой «ромеев»), но не «бралась в расчет» из-за своей бесславности, «неименитости»). Вместе с тем Фотий, вернусь к «Венецианской хронике» Иоанна Дьякона, который спустя где-то 140–150 лет после событий июня 860 г. называет нападавших «норманнами», использует только этноним «русы» (да еще называет их «скифским», «кочующим» народом, «гиперборейской грозой», «народом с севера»)[401], хотя о норманнах, уже несколько десятилетий грабивших разные районы Западной Европы, в Византии были прекрасно осведомлены.
В 2010 г. А.Н. Сахаров правомерно подчеркнул, что беспрецедентное по своим масштабам нападение Руси 18 июня 860 г. на Константинополь, тщательно подготовленное и блестяще осуществленное, буквально потрясло тогдашний мир, что «само это военное предприятие, сбор большого войска, оснащение флота требовало длительного и масштабного государственного обеспечения. Это могло сделать уже сложившаяся и успешно функционировавшая государственная система, которая впервые попробовала свои внешнеполитические мускулы уже ранее, во время ударов по крымским и малоазиатским владениям Византии» (отраженных в житиях святых Стефана Сурожского и Георгия Амастридского), и что в 860 г. государство Русь, которое исследователь связывает с Поднепровьем, «оповестило о своем государственном рождении остальной мир»[402].