Голый конунг

Поэтому как можно было «советским антинорманнистам» усомниться в тезисе, озвученном в 1970 г. (перед своими «процентами») такими же «советскими антинорманнистами» Л.С. Клейном, Г.С. Лебедевым и В.А. Назаренко, что в исследовании сюжетов спора о варягах «археологические данные чрезвычайно важны, а при сугубой скупости письменных источников являются решающими. Кроме того, интенсивность многолетних штудий привела к тому, что имеющиеся письменные источники практически оказались исчерпанными, а перспективы их пополнения почти что равны нулю, тогда как археология непрерывно обогащается новыми важными фактами и за каждые три десятилетия удваивает количество своих источников»[309].

Усомниться в тезисе, который к тому времени стал в марксистской науке аксиомой. Как аксиомой стал и другой марксистско-«антинорманнистский» тезис, что варяго-русский вопрос окончательно решен в пользу скандинавов, но только с ничего не значащей оговоркой, которая в прах рассыпалась при чтении ПВЛ, что к созданию государственности у восточных славян они – якобы варяги – совершенно не причастны и что советские археологи-марксисты лишь подтверждают и закрепляют этот вывод передовой советской науки.

А во что выливалось подтверждение такого «передового», видно из слов директора Института истории материальной культуры РАН Е.Н. Носова, произнесенных в 1999 г.: к середине 1960-х гг. «стало совершенно очевидно, что роль археологии в разработке проблемы русско-скандинавских отношений постоянно растет», что тогда «конкретная» наука археология была той «отдушиной, при которой можно было писать и заниматься «собственно» наукой, оставаясь максимально искренним», что «нельзя было остановить саму мысль и появление все новых свидетельств интенсивных русско-скандинавских контактов», что начало 60-х гг. «ознаменовалось появлением целой серии работ, посвященных изучению археологических материалов, дающих информацию о связях Скандинавии и Руси, что свидетельствовало о явном оживлении интереса к «варяжскому» вопросу», который этот археологический начальник свел к «оценке роли скандинавов на Руси в различные хронологические периоды и в различных сферах жизни древнерусского общества в свете установленных достоверных фактов»[310], т. е. установленных очень даже небеспристрастными археологами-норманнистами.

Сегодня норманнисты, или так и не разобравшись в норманнистской подоплеке «советского антинорманнизма» (что показывает их профнепригодность даже в выявлении явного и простого), или специально вводя научную общественность в очередное принципиальное заблуждение, позволяющее им выставлять себя в качестве страдальцев и жертв за великую-превеликую «Нормандскую правду» («Великую Швецию»), героически отстаиваемую ими в тоталитарном обществе, преподносят его как антинорманнизм истинный и клеймят его как «воинствующий», «примитивный», «ультрапатриотический» (Е.В. Пчелов), «политический, патриотический» (А.С. Кан)[311].

Также и Клейн не видит, что «советский антинорманнизм» был антинорманнизмом только на словах (хотя судят не по словам) и его антиподом по сути, объясняет непонятливому «ультра-патриоту» Фомину, зачисляющему «в норманнисты даже тех, чьи вклады всегда относили к антинорманнистским», что антинорманнистами были Д.С. Лихачев (и это с его «Скандославией» вместо Руси!), В.В. Мавродин, признававший скандинавское происхождение династии русских князей и варягов норманнами, Д.А. Авдусин, считавший лишь часть гнездовских погребений скандинавскими, что последний (и лишь только по той причине, что мало видел, к очень большому недовольству Клейна, норманнов в Гнездове) и некоторые другие советские ученые выступали «с позиции крайнего антинорманизма»[312].

Но так он говорит еще и потому, чтобы показать «эпохальную» значимость «дискуссии» 1965 г., которая состоялась между ним и, как он его именует, «антинорманистом» и даже «несомненным лидером в отстаивании антинорманистской концепции» Шаскольским, и которая свелась, как я отмечал в 2010 г., «к выяснению вопроса, лишившего сна всю советскую историко-археологическую науку: много или мало норманнов было на Руси». Вот и вся их пустопорожняя дискуссия, при которой «норманизм остается все тем же норманизмом, независимо от того, сколько норманнов окажется, по воле Шаскольского или Клейна, в Восточной Европе: мало или много…»[313].

Только в этой «дискуссии», которую Клейн высокопарно именует «Норманской баталией», «Варяжской баталией», третьей схваткой «антинорманизма с норманизмом за два века» (после Ломоносова и Миллера, Костомарова и Погодина), причем по напряжению она была, по его скромному заключению, «самой острой», изображает себя победителем. Конечно, великим, раз на Руси норманнов стало, по его решению, больше, чем думал Шаскольский, и в 1970 г. это «больше» было представлено в процентах. Внушительных и гипнотизирующих научную мысль. И тут же ее убивающих.