Голый конунг

Еще Ломоносов, так нелюбимый, мягко сказать, Клейном, справедливо заметил, что если бы Рюрик был скандинавом, то «нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Рурик призван, с довольными обстоятельствами описан». Немецкий историк Г. Эверс в 1808 и 1814 г. проявил полнейшую солидарность с «ультра-патриотом» Ломоносовым и констатировал, что «ослепленные великим богатством мнимых доказательств для скандинавского происхождения руссов историки не обращали внимание на то, что в древнейших северных писаниях не находится ни малейшего следа к их истине». После чего он очень метко охарактеризовал отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молчание»[294] (саги «убедительно молчат» вообще о русских князьях до Владимира Святославича, княжившего с 980 г.).

Действительно, по своим подвигам Рюрик, будь он шведом, в памяти шведов остался бы непременно, причем почти бы равным богу Одину. Если некогда тот из южных пределов Восточной Европы (и потому называемой некоторыми сагами «Великой Свитьод», или Gođheimr – «Жилище, обиталище богов», а это подсказ Мурашевой и журналисту из «Родины», другому льву большой премудрости Аннинскому, давно заставляющему плутать читателя в дебрях восточноевропейской «Швеции» одной и той же байкой и как заклинание повторяющего: «…Шведское бы не забыть!»[295]) привел асов в Швецию (именуемую поэтому Svitjođ – «Малая Свитьод», или Mannheimr – «Жилище, обиталище, мир людей»), где и стал править, то его «потомок» Рюрик, напротив, из Швеции явился в Восточную Европу, стал править там и основал одну из древнейших в Европе династий, далеко известную за пределами Руси. Известную многими своими громкими свершениями и героями, но только не принадлежностью к шведам.

Русскую династию не причисляют к скандинавам сами же саги, вобравшие в себя память скандинавских народов и весьма подробно (с «заботливостью», по выражению С.А. Гедеонова) излагающие родственные связи своих героев. Причем саги, констатировал Гедеонов, зная из русских князей первым Владимира, «знаменитого и по всему северу прославленного Гардского династа», нигде не говорят, «чтобы он состоял в родстве с норманскими конунгами». Более того, в них «русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами». В связи с чем остается только согласиться с выводом этого исследователя, отрицательным для норманнизма, что никакими случайностями не может быть объяснено «молчание скандинавских источников о Рюрике и об основании Русского государства»[296].

А факт этот объясняется тем, что Рюрик, его варяги и русь не были скандинавами, поэтому и не могли привлечь внимания скальдов. Никакого!

А что теперь поют о скандинавах «скальды» наших дней, так это к истории – ни шведской, ни русской – не имеет отношения. Также никакого!

Что же касается Гельмольда, о котором вдруг вспомнил Клейн, то он – немец. И хотя хронист был связан с южнобалтийскими славянами и Вагрией, в частности, и проявлял интерес к их прошлому, но его сочинение в основном отведено, на что обращает внимание Л.В. Разумовская, «истории Германии, Дании, истории церкви, жизнеописанию отдельных ее представителей…»[297]. К тому же Гельмольд, в силу своей принадлежности к чужому и очень враждебному для южнобалтийских славян народу, разумеется, далеко не все знал о них (так, например, пишет, что Старгард, расположен, «как говорят, в земле вагров…»[298]), далеко не все понимал в их истории (а вот саги воспевали своих, при этом много еще чего им приписывая), к тому же далеко не все его в их жизни, включая прошлой, интересовало. Да и славяне, понятно, не могли быть с ним во всем откровенны, ибо хронист был одним из их ненавистных поработителей и ревностно насаждал чуждое им христианство в Вагрской земле.

Но вместе с тем Гельмольд дает для решения варяжского вопроса столь важный материал, что даже крупнейший наш норманнист XIX в. М.П. Погодин попал под его влияние. И в 1860 г. он, видя полнейшую несуразицу ранее защищаемой им версии о выходе варягов со Скандинавского полуострова, начал связывать их с Южной Балтикой, говоря, что в ее пределы из Норвегии переселилось «племя скандинавское или готское», совершенно «покрывшее» первых поселенцев-славян, в связи с чем «могут, конечно, примириться все мнения о происхождении Руси». Спустя четыре года историк прямо сказал, что «между нашими норманнами могло быть много славян, что между всеми балтийскими племенами была искони живая, многосторонняя связь…». В 1872 г. он вновь подчеркнул, что «призванное к нам норманское племя могло быть смешанным или сродственным с норманнами славянскими».