Голубое и розовое

Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца…

Ой, портрет! Смотрит! (В желании уйти от глаз портрета прижимается к стене вплотную под ним.)

…Тятя, тятя, наши сети
Притащили мертвеца…

Нет, не надо про мертвеца. Я буду что-нибудь веселое… басню…

А щука чуть жива лежит, разинув рот,
И крысы хвост у ней отъели…

Тут, наверное, мыши есть… и крысы тоже!

Дверь зала захлопывается; слышно, как поворачивается ключ в замке.

Уже! Заперли! (Срывает с плеч платок, закутывается в него с головой, вся съеживается под портретом, бормочет с отчаянием.)

Играйте же, дети, растите на воле,
На то вам и красное детство дано,
Чтоб вечно любить это скудное поле,
Чтоб вечно вам милым казалось оно.

Последнее впечатление зрителя от этой картины: под огромным портретом царя, странно рельефным в сгустившихся сумерках, маленькая, съежившаяся фигурка бормочет стихи.

Действие второе

Швейцарская. Вешалки пустые. Только на одной из них висит Блюмино пальтишко. Под лестницей каморка швейцара.

ЖЕНЯ (тихо крадется вниз по лестнице, припадая к перилам; спустилась вниз, юркнула к двери каморки швейцара). Нянька! Нянька!

Дверь в каморку открывается. Виден швейцар Грищук. Он и есть «Нянька». Он в очках, подвязанных за ушами веревочкой. Сидит, латает обувь.

НЯНЬКА (увидав Женю). Ероша моя!

ЖЕНЯ. Нянька, надо поскорее одно дело сделать!

НЯНЬКА (любовно приглаживая ее вихры). И кто тебя, Ерошка, ерошит? Кто тебя, лохматка, лохматит? Обедать-то дали? Кушала?

ЖЕНЯ (нетерпеливо). Да, кушала, кушала. Не приставай!

НЯНЬКА. «Не приставай!» Знаю я, как ты кушала. Тут и всегда-то голодом держат, а уж постом — одной капустой кормят, как зайчат.

ЖЕНЯ. Да брось ты, Нянька! Тут, понимаешь, такое… Блюму на всю ночь под портрет посадили!

НЯНЬКА. То-то я смотрю, одна пальтишка висеть осталася. Это какая же Блюма-то, а?

ЖЕНЯ. Да ну, Нянька, ты знаешь Блюму! Еще она всегда со мной ходит!

НЯНЬКА (неодобрительно качая головой). Ну, уж тая Мопся! Как барсук злая! На детей на маленьких щукой кидается!

ЖЕНЯ. Надо, Нянечка, что-нибудь придумать.

НЯНЬКА. Ох, Ерошенька! Допридумаемся мы с тобой! Полетят с нас стружки. Погонят меня отсюдова! А всё ты! Во всякое дело тебе носяку сунуть надо!

ЖЕНЯ. А что же? Оставить Блюму там до утра одну? Она умрет со страху!

НЯНЬКА. Ну, ну, придержи, мельница, крылья. Зачем ей помирать, Блюме твоей? Сделаем! Первый раз, что ли?

ЖЕНЯ (ласкаясь к нему). Нянька… Нянечка! Надо еще одно дело сделать…

НЯНЬКА. У тебя делов… Ох, и верно ж тебя папашечка Дмитрий Петрович называл: ерой ты у нас, Ероша! Хлопот мне с тобой — повыше усов.

ЖЕНЯ. У Блюмы, понимаешь, отец есть и брат тоже. Они не знают, что ее наказали. Они, может, думают, что ее извозчик задавил на улице.

НЯНЬКА. Стой, стой, стой! Приходил он сюда, отец ейный.

ЖЕНЯ. Что ты говоришь?!

НЯНЬКА. Чудной такой, понимаешь! Прибежал, про дочку спрашивает, руку мне поцеловал. Вот смех!

ЖЕНЯ. А ты ему про Блюму не сказал?

НЯНЬКА. Дык, чудак ты, чего ж я ему скажу? Не знаю я никакой Блюмы. Новая она, что ли, Ерошенька?

ЖЕНЯ. В этом году поступила. Ну, и что же Блюмин отец?

НЯНЬКА. А ничего. Постоял, постоял и пошел себе.

ЖЕНЯ. Ну, вот видишь, он беспокоится, он ее ищет! Надо сию минуту к нему побежать!

НЯНЬКА. Ишь, проворная! А кто побежит-то?

ЖЕНЯ. Ты, Нянечка, побежишь. Побежишь ведь?

НЯНЬКА. А вот и не побегу.

ЖЕНЯ. Почему?

НЯНЬКА. Приказ у меня: цельну ночь во всей амуниции сидеть и, оборони бог, никуды не отлучаться. Дверь на улицу видишь? На запоре. И никого не впускаю. Сам царь постучись — и царя на речку пошлю, раков ловить.

ЖЕНЯ. Это еще почему?

НЯНЬКА (понизив голос). Тут, Ерошенька, такие дела… У нас в воротах полно городовых набито. А во дворе казаки стоят!

ЖЕНЯ. Зачем?

НЯНЬКА (еще таинственнее). Народ, Ерошенька, бунтуется! По всем городам бунтуется… И по всем улицам тоже.

ЖЕНЯ (растерянно). А почему мы про это ничего не знаем?