Голубка

— Вот я вам скажу,— произнесла она, замечая свою собственную нервность, останавливаясь и смахивая воду с длинных тонких пальцев.— Ему, Баграту Захаровичу, было тридцать два года, а мне девятнадцать. Как меня отговаривали выходить за него! «Смотри,— говорили мне,— какой он суровый, резкий, сухой». А я видела совсем не то, что мне говорили. И ведь не ошиблась я, правда? Баграт Захарович внешне сух? Но он ведь лирик, он романтик, он жизнь любит, музыку, книги... А как тонко он понимает стройку, он прямо чувствует ее нервами, вы поговорите с ним, Витя, не пожалеете. Вокруг меня молодые люди были внешне куда заметнее, но я выбрала его. Когда мы поженились, он сказал: «Я жизнь прожил, все повидал. Все. Ты же молода, даю тебе полную свободу». А я ничего ему не ответила. Но тогда, в тот час дала себе слово никогда в жизни не воспользоваться этой свободой...— Кармен Борисовна месила тесто для пельменей, продолжала: — Жили мы в Ленинграде, потом решили переехать в Москву. Поменялись. Перевезли в Москву вещи, книги. Договорились с одной теткой — она полгода поживет с нами, чтобы прописку нам оформили, а потом уедет. Это было как раз в сорок первом году.

Как сейчас помню, Баграту Захаровичу дали путевку в дом отдыха Эстонии, в воскресенье 22 июня мы должны были отправиться, но я не захотела ехать в жестком вагоне. Видите, какая я была барыня! Взяли мы билет на следующий день, а тут — война. Баграта Захаровича сразу направили в Челябинск, а потом в другое место, в третье... Только иногда вспоминали нашу московскую квартиру. Другие, практичные люди успели сделать все: похлопотать, взять бронь, да... А ему сказали: «Надо». Еще сказали: «Не беспокойтесь, сделаем главное дело, создадим оборону — за жильем дело никогда не станет, сами понимаете. Было бы чем защитить это самое жилье от самолетов да пушек».

Ну, конечно же, Витя, если бы мы напоминали часто о себе, так оно и было бы. Нас бы, может, и не забыли. А тут за работой другая работа, и всегда, всю войну и после войны, одно жесткое слово: «Надо! Надо! Надо!» До сих пор все надо. После Волгограда предложили нам квартиру в Ростове, опять не было времени подумать. «Ах, ну что за нее цепляться, не последний день живем!»

Но он-то витает в небесах, а я ножками по земле хожу. Я-то знаю, чего стоят обещания! Ему шестьдесят два года, последняя для него, Витя, стройка. Нет, он так не думает, я так думаю. Сейчас ему идут всякие предложения: читать лекции, Сочи предлагает жилье и работу... У него почти готовая книжка лежит. Нет, этого никто не знает! Тогда, в конце войны, мы заглянули в нашу московскую квартиру и нашли одну золу от книг. Тетка эта жила-жила да и начала топить печку библиотекой. Я ее не осуждаю, трудно же было, но она все тетради, все научные записи Баграта Захаровича пожгла! Весь опыт, всю его жизнь, то, что он готовил для других,— вот что невосстановимо. Он начал снова, уже многое восстановил.

Кармен Борисовна теперь готовила пельмени быстро-быстро, стаканом нарезала расплющенное тесто, руки ее были в муке. Боковым взглядом, которым умеют видеть только женщины, она углядела, как внимательно смотрит Виктор на ее руки, засмеялась:

— Ваша жена не умеет готовить пельмени? Присылайте, я научу. Скоро Баграт Захарович придет, будет торопиться: «Скорей, скорей, мне к Шварцу на совещание!» Я скажу: «Твой Шварц только еще на машине проехал обедать. Посиди спокойно хоть пять минут».— «Нет, опаздывать нельзя, будет важный разговор».

А тут как бы он приболел, ночью я просыпаюсь, слышу: он грохает да одеялом, значит, закрылся, чтобы я не слышала. Я говорю: «Завтра на работу не пойдешь».— «Как это не пойду?» — «А так. Я штаны спрячу». — «Другие найду». — «И другие спрячу». — «Я без штанов пойду, у меня с бетоном запарка». Слышали? У него с бетоном запарка. Он уверен, что без него в Ярске вообще ничего не сдвинется с места.

— И Женя будет такая же,— сказал Виктор неожиданно.

Он вдруг подумал, что разговор в постройкоме предстоит очень неприятный. Он сам не знал, отчего так подумал: будет ему там плохо, и все. Здесь же сидеть хорошо, глядя, как колдует Кармен Борисовна, здесь спокойно, уютно. Он признался себе, что невольно оттягивает время ухода, а в таких случаях говорят: «Ну, прогоните меня». Он вздохнул, поднялся с места и произнес эти самые слова: «Прогоните меня».

— Заходите, дети,— сказала Кармен Борисовна.— Позвоните вечером, расскажите, чем там кончилась ваша заварушка...

Виктор попрощался и вышел. Он снова подумал, что разговор предстоит нелегкий. Но он совсем не готов к нему, да и все надоело.

Постройком помещался в административном двухэтажном здании вместе с редакцией многотиражки. Из одной общей комнаты двери вели к председателю постройкома Лялину и к Усольцеву.