Голуби

Индейцы изловили для Аплетаева большого чёрного падальщика с жёлтой головой, ночного бродягу броненосца, нахохленного гоацина, пахнущего навозом, и двух чертенят-игрунок – усатых тамаринов. Были и попугаи – ары, амазоны, аратинги. Особенно обрадовался Никита бородатой пенелопе – редкой птице, которую за двадцать лет, проведенных в Перу, видел лишь третий раз. Однако никаких сведений о яксах индейцам ашанинка раздобыть не удалось – куда откочевали, где вьют теперь гнёзда и бьют из духовых трубок обезьян? Аплетаев расстроился: во-первых, на неопределённый срок откладывались поиски дерева хьяло, где, ещё не зная того, наливалась чудесным нектаром его будущая жена, во-вторых, придётся, видимо, давать отбой французам, а не хочется – на кону и деньги, и репутация.

Раз уж оказался в деревушке ашанинка, Никита решил навестить заимку, временно пустующую, поскольку последняя группа из новосибирского биологического института, возглавляемая пятидесятилетним академиком, увлечённым иммунными реакциями насекомых, улетела домой на прошлой неделе. Жаль, ребята были весёлые, бойкие, интересные, особенно богатырского сложения академик, сочетавший в себе простоту нравов с вольностью кругозора античного философа. Аплетаев расщедрился и подарил ему на прощание для музейного собрания института десяток крупных коллекционных жуков (сухой материал): рогачи, голофы, усачи… Иной раз Никита вопреки здравому смыслу, как всякий русский, обретал способность к широкому жесту и бескорыстному порыву. Так он проявлял благодарность. За что? Аплетаев ценил талантливый дружеский круг: даровитая компания, в которой он иной раз оказывался, и самого его побуждала думать, воображать и работать, такое окружение вкладывало в него новую требовательность, вынуждало поднимать планку, и он уже хотел от себя того, чего не хотел прежде. Вот только, забравшись в глухой угол за тридевять земель, попадал он в подобные компании не часто. А без того – как? Выбирая недостойных друзей, невольно принижаешь себя, становясь под стать им ничтожным и мелким. Нет, настраиваться надо по высокой ноте – слышать её и искать круг безупречных. Без него – уж лучше жить отшельником, анахоретом. Так Аплетаев, собственно, и жил.

С собой взяли генератор, канистру с бензином, лёгкие спальники, складной экран и продукты на несколько дней. Впереди – восемь километров пути по лесной тропе. Вдвоём с малолетним Хуаном груз не дотащить – пришлось нанять индейцев из тех, чей узор на лице свидетельствовал о добром самочувствии, благо услуги носильщиков стоили сущие гроши. Индейцы с поклажей убежали вперёд, к заимке, а Никита с Хуаном налегке отправились следом. Набор высоты – всего четверть километра, но при этом предстояло пять раз переправляться вброд через довольно бурный поток и столько же раз балансировать на брёвнышке, одолевая ручьи и овраги. Если без груза – не беда, бодрая прогулка. С канистрой и генератором – упаришься.

Вокруг на все голоса буднично перекликались птицы. Вверху, на рваном фоне западного небосклона, сияло заточённое в кронах солнце. Черноголовый Хуан то неугомонно устремлялся вперед под тенистый покров леса, то возвращался, чтобы похвастать добычей – палочником, кузнечиком или жуком. Аплетаев не требовал – маленький индеец сам рвался в бой, побуждаемый зовом сельвы, как и подобает охотнику-ашанинка. Одобренную добычу Хуан клал в морилку, ненужную без сожаления отпускал на волю.

Заимка представляла собой поляну на берегу довольно быстрой прохладной реки. Здесь на небольших бетонных сваях стояли три деревянных домика, ещё не сдавшиеся на милость сельвы под натиском древесной орды, термитов и летучих мышей, но уже несущие потери. Электричество давали солнечные батареи, воду можно было брать прямо из реки, в кухне – газовая плита с баллоном и необходимые для стряпни принадлежности. В сравнении с иными экспедиционными условиями – сущий рай.

Индейцы-носильщики ждали Аплетаева на террасе под навесом из пальмового листа, служившей одновременно местом отдыха и столовой. Груз был аккуратно сложен рядом. Никита рассчитался, договорился, когда индейцам следует вернуться, чтобы отнести поклажу обратно, и ашанинка мигом исчезли в лесном сумраке.

От заимки по разным направлениям расходились тропы – какие-то Аплетаев торил сам, какие-то помогали набивать хорошо знающие местность индейцы. В былые времена, когда заимка только обустраивалась, Никита чувствовал себя здесь не совсем уверенно, а порой и тревожно, но за прошедшие годы неплохо изучил окрестности с населяющей их живностью и уже принимал окружающий лес за свою вотчину. Как принимала его сельва, Аплетаев не думал.