Голуби

Аплетаев сидел за рулём старенького «паджеро-пинин»; сзади дремал Хуан, допоздна ловивший на ртутную лампу обитающих в ночи крылатых тварей. Небо сияло синевой, одинокий самолёт дымил в высях, поднявшееся над лесом солнце золотым ветром палило левый висок. Дорога вела в Пуэрто-Окопа, где предстояло пересесть в моторку и по Перэне чесать вниз, до полноводной Эне. Аплетаев справился бы и один, но маленький Хуан, родом из ашанинка, ещё не забыл родной язык, что было важно при переговорах с местными индейцами – в особенности при расспросах о том, что сейчас интересовало Никиту ничуть не меньше, чем поджидающие в деревеньке Пичигуйа редкие зверюшки.

Благодаря доверительному отношению, через Хуана он многое узнал от ашанинка о повадках обезьян Гумбольдта, капуцинов и тамаринов, об охоте на тапиров, свиней-пекари и рыжих капибар, о лакомых личинках и жалящих муравьях, о нравах гигантских выдр, ягуаров и кайманов, о кипящей реке, в воде которой можно заварить мате, о съедобных и ядовитых плодах, о деревьях, источающих приятный аромат или дающих краску, о ягодах, чей сок наяву уносит человека в незримый мир духов, и травах, отвар которых освобождает глаза, так что они становятся способны видеть одинаково ясно и то, что творится рядом за глухой стеной, и происходящее вдали за сотни километров. Вот только о дереве хьяло, чьи корни проходят сквозь землю на изнанку мира, ашанинка не могли сказать ничего определённого: да, есть такое, цветы его – прекрасные лесные девы, но где растёт и как пройти – никто не знает.

Удивительны были и сведения о племенах, населяющих сельву: одни не чурались общения, другие жили скрытно, убивая зашедших в их владения чужаков, поскольку были избраны духами-покровителями и никого за пределами рода не считали себе ровней. Некоторые затворники леса внушали ашанинка страх – например, такие, как свирепый народ барпус, который недавно явился из чащи, как злой осиный рой, и теперь регулярно совершал набеги на общины их родственников, живущих на бразильской стороне в долине реки Энвира – по соседству с дружелюбными мадижа и хуни-куи. С другими племенами ашанинка сосуществовали в мире и согласии, как с мамоя, поедающими прах своих умерших и сожжённых на костре родственников, чтобы душа покойника, увидев погребение в живых могилах, успокоилась и умиротворённой отправилась в загробный лес. С третьими уживались без видимых раздоров, как деревья в лесу, но лишь при условии строгого соблюдения границ владений и добрососедского завета: мы вам ничего, и вы нам ничего. К последним относился народ амаваки, в чьих селениях не было старых женщин. Каждый мужчина-амаваки строго следовал заветам предков: когда жена начинала увядать и терять привлекательность, он отводил её в глухую чащу и возвращался уже один, чтобы вскоре жениться на молодой – мужчины здесь были крепки в корню до самой смерти. В былые времена амаваки тоже жили замкнуто, строго в кругу своей общины – охотились, рыбачили, выращивали перец, тыкву и батат, – однако в последние годы, пусть без особого радушия, но всё же вышли на контакт с иными, принимая от гостей в качестве входного билета на посещение своей деревни мачете, еду и одежду. Вот только шума в своём лесу они не терпели – на шумных пришельцев их скупое гостеприимство не распространялось.

Был в деревне амаваки и Аплетаев – его ашанинка представили хозяевам как друга, и старейшина общины разрешил Никите беспрепятственно приходить к ним и даже приводить с собой – в обмен на полезные подарки – любопытных белых. Ашанинка, опираясь на опыт давнего соседства, предупредили Аплетаева, что гости не должны шуметь ни в деревне, ни в лесу и что лучше не брать сюда молодых женщин – в первом случае амаваки по воле духов просто убьют возмутителей тишины, а во втором, не в силах побороть соблазн, могут впасть в неистовство, и тогда все прежние договорённости теряют силу.

Полтора года назад Никита повесил у себя на сетевой страничке краткий рассказ о деревне амаваки, снабжённый несколькими фотографиями. К нему тут же постучались поляки из города Кракова, заинтригованные необычайной половой конституцией тамошних мужчин. Кажется, они намеревались выведать у амаваки секрет их мужской доблести с целью его дальнейшей монетизации. Прежде Никита с поляками дел не вёл, поэтому согласился за разумное вознаграждение доставить трёх человек в деревню могучих в чреслах мужчин и молодых женщин. Впоследствии он очень сожалел о своём участии в этом предприятии, но, увы, не имел власти переписать печальную страницу.