Голос зовущего. Рассказы

С вершины холма Артур наблюдал, как автобус, уныло покачиваясь, покатил по раскисшей дороге. Паром поплыл обратно, захватив нескольких островитян. Нахохлившиеся фигурки сидели, повернувшись спинами к дождю.

Артур не торопясь спускался с холма, трава была скользкая, пересыпанная листьями. Ветер основательно потормошил деревья. Пока они миловались на сеновале, ветер вершил свое лихое дело, шершавым языком прошелся по острову. Могучие деревья лежали поверженными, змеились вырванные корни, ветер опрокинул в озеро серебристые ивы, после смерти те отправились в путешествие, словно корабли под зелеными парусами.

Как путь муравья, коротка твоя жизнь, как путь ореха к острым зубам, в сладком лесу срывай орехи, собирай семена тимофеевки, тминные семена собирай, земля следит за тобою глазами природы, сладкий лес разорен, кустарник — тот выживет, сей орехи ершистые, горькие, а новая ватага путешественников отправится в печи, в мастерские, на верстаки и пилорамы, они кораблями мечтали стать, но корабли нынче стальные, дереву суждено остаться деревом, суета и тщета по рукам и ногам детишек тех свяжут, сироточек малых, ворон на рябине, сойка на сухом суку, золотая печать на лбу, люди сидят на деревьях, огнеупорные, жизнеупорные, деревья как люди, крепкие, морозостойкие, деревья путешествуют лишь после смерти, незыблемы верность и честность, люди путешествуют при жизни, огонь змеится по ветвям, деревья обречены на безмолвие и вознесение, пламя бронзовеет округ ствола, только людям дан голос, чувство близости обожгло горячей волной, ветер-лиходей навалился на зеленый парус, вспыхнула золотая печать на лбу, смоляными факелами запылали желтые янтарные листья, приходи, сестрица златокудрая, сдобной булочки отведай, пиво пей медовое, в могильнике ночи, в могильнике печи, в могильнике века, в могильнике ветра, стволы горем схвачены, ветви судорогой сведены, корни короедом источены, бедные неудачники, слабосильные братья, старцы седовласые, молодцы самонадеянные, стройные сестрички, безутешные невесты, пали наши слабые, пали любимые, только мы остались, кто корнями цепко за землю держался, люди сами подрывают корни любви своей, а дорога острой пилой рассекает их, деревья подняли зеленые паруса, уплывают в черное ничто, цветы насущные будней пусть останутся природе, мать меня родила, земля меня вскормила, шершавый язык ветра выскоблил многолетнюю пыль из глазниц и дупел; кто выстоит бурю, проницательным, мудрым станет, крепко тот будет стоять, может, навечно, а когда опять примчится ветер, с яростью обрушится на зеленые паруса, гибкие ветви встретят его дружно, без серебряной ложки, без парчовой рубашки, острыми зубами встретят они ветер.

В глубоком раздумье Артур вышел во двор, и предчувствие плетью обожгло его.

На крыльце, о чем-то разговаривая с Фрицисом, стояла женщина в плаще. Сомнений быть не могло, ни у кого на острове не было такого плаща, под ним угадывалось прекрасное, стройное тело; тюльпан, она еще не видела Артура, блестящие дождинки катились по темным, густым волосам. Ни у кого на острове не было таких волос.

В общем, ничего не случилось, подумал Артур, ничего особенного, просто мы узнали себя, наконец-то мы это узнали, и узнали, какими нам должно быть, но найдем ли мы дорогу, найдем ли верную дорогу, если ветер подует в нашу сторону?

ГРАНИЦА

Ничего у меня не болело, был я здоров как бык, все зубы на месте, руки и ноги целы, а моим легким мог позавидовать любой марафонец. Я раскрыл рот, сказал «а», парни заглянули мне в рот и объявили, что никакой ангины нет, просто краснота, и только.

В сушилке мерно стучала веялка, со скрипом скользила лента эскалатора с зерном. В распахнутую настежь двустворчатую дверь проникал столб света. Золотисто клубилась в нем пыль.

— И все-таки я пойду!

— Иди, иди! — сказал насмешливо рыжий Симер.

Амбулатория помещалась в старинном парке. Длинную одноэтажную постройку окружали липы, дубы и клены. На пороге сидел серый кот, глядя на меня задумчиво и мудро. Я миновал пустую переднюю, пустую приемную и вошел в кабинет.

Доктор сидела за столом и читала книгу в зеленом переплете. Когда я вошел, она закрыла и отодвинула ее на край стола. Я успел прочитать на обложке: Муратов.

Образы Италии.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Добрый день, — ответила доктор.

Да, ее можно было назвать красивой. Но это была суровая красота без тени легкомыслия, без кокетства, даже без улыбки. Доктор смотрела на меня серьезно, взгляд ее серых глаз, казалось, просвечивал меня насквозь. Она сидела спиной к окну, свет падал поверх ее плеча. Халат на ней был ослепительно бел. И вдруг я вспомнил, какой я грязный, пыльный и мятый. Оглядел свои башмаки. Под шнурки забилась солома, правда, чистая, желтая, но все же солома. Ну и что, подумал я, зато я здоров как бык.

— А где же больные? — спросил я.

— Пшеницу убирают, — ответила доктор. — Тут народ крепкий. Когда идет уборка, к врачам ходят только старухи. На что жалуетесь?

— Не знаю, — ответил, — сам не знаю, что со мной.