Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

Смотрю на публику, а перед глазами встают родители Руты. Их лица, скорбящие об утрате. Повинуясь порыву, я вдруг протягиваю руку Рубаке. Пальцы крепко смыкаются вокруг его культи.

И тут начинается. Победители по всему ряду берутся за руки. Одни — торопливо, как морфлингисты, Вайресс и Бити. Другие неуверенно медлят, но подчиняются остальным, как Брут с Энорабией. К тому времени, когда отзвучали последние аккорды мелодии, мы, двадцать четыре человека, образовали неразрывную цепь, — первый знак единения между дистриктами со времени Темных Времен. Разумеется, телеэкраны один за другим отключаются и чернеют. Поздновато опомнились. Все уже видели.

На сцене тоже творится черт знает что: прожекторы быстро гаснут, и мы в полутьме бредем в Тренировочный центр. Пит провожает меня до лифта. Финник с Джоанной хотят присоединиться к нам, но подбежавшие миротворцы перекрывают им путь, и мы уезжаем наверх в одиночестве.

Как только выходим из лифта, мой спутник хватает меня за плечи.

— Времени не осталось, поэтому лучше сразу скажи: мне извиниться?

— Нет, — отвечаю я.

Конечно же, пойти на такое без моего согласия было не очень благоразумно, однако я рада, что не имела возможности отговорить его от безумной затеи, например, из-за чувства вины перед Гейлом. Зато теперь меня наполняет новая сила и вдохновение.

Где-то там, в далеком Двенадцатом, мама, сестра и друзья недоумевают, отчего это вдруг почернели экраны. Всего лишь в полете отсюда — арена, где Пита, меня и прочих трибутов ждет неотвратимая кара. Но даже если мы все погибнем в мучениях — того, что произошло сегодня на сцене, уже никто не отменит. Мы, победители, начали собственное восстание, и может быть — ну, ведь может такое быть? — Капитолию не удастся с ним справиться.

В нетерпении ждем остальных, но из лифта выходит один только Хеймитч.

— Там сейчас просто бедлам. Всех отослали домой, и повтор интервью отменили.

Мы с Питом бежим к окну и не можем понять, что творится на улицах города.

— Кажется, люди кричат? — уточняет Пит. — Требуют отменить Голодные игры?

— По-моему, они сами не знают, чего им требовать, — отзывается Хеймитч. — Такого еще не случалось. Для местных жителей даже идея вмешаться в ход шоу — сама по себе крамола. Но мы-то понимаем, что президент ни в коем случае не отменит Игры.

Да, он прав. Разумеется, Сноу не повернет назад. Ему остается одно: нанести ответный удар, и как можно больнее.

— А что, остальные уже разошлись? — спрашиваю я.

— Да, им велели. Не представляю, каково им сейчас пробираться через толпу.

— Значит, Эффи мы уже не увидим, — говорит Пит, вспомнив опыт прошлого сезона. — Поблагодари ее от нас.

— Пусть это будет не просто «спасибо», — вмешиваюсь я. — Скажи что-нибудь особенное. Это же Эффи, в конце концов. Передай: она самая лучшая, и мы очень благодарны и… любим ее.

Какое-то время мы молча стоим, пытаясь оттянуть неизбежное. Потом Хеймитч произносит:

— Думаю, нам с вами тоже пора попрощаться.

— Что-нибудь посоветуешь напоследок? — спрашивает Пит.

— Постарайтесь выжить, — грубовато бросает ментор, повторив нашу старую полушутку. Затем порывисто обнимает нас. Кажется, это его предел. — Идите спать. Вам нужен отдых.

Хочется сказать ему тысячу слов, но ведь Хеймитч и так все знает. Да еще этот ком, застрявший в горле… В общем, я в который раз позволяю Питу произнести за нас двоих:

— Береги себя, ладно?

Мы уходим, но вдруг замираем от голоса ментора:

— Китнисс, когда будешь на арене… — Он умолкает, нахмурившись так, словно я уже его подвела.

— Что? — обиженно вырывается у меня.

— Помни, кто твой враг, — договаривает Хеймитч. — Ну, все. Идите уже отсюда.

И мы шагаем по коридору. Пит хочет зайти к себе на пару минут, чтобы смыть боевую раскраску, но я его не отпускаю. Что, если дверь между нами захлопнется до утра, и мне придется всю ночь провести одной? И потом, в моей комнате тоже есть душевая. Нет, я не дам ему разомкнуть наши руки.

Удается ли нам поспать этой ночью? Не помню. Мы обнимаемся, удалившись куда-то в призрачную страну между грезами и реальностью. Не разговариваем. Каждый боится потревожить другого в надежде подарить ему несколько драгоценных минут отдыха.

На рассвете приходят Цинна и Порция. Значит, Питу пора уходить. На арену трибуты поднимаются в одиночку.

— Скоро увидимся, — произносит он, чмокнув меня на прощание в губы.

— Скоро увидимся, — эхом отзываюсь я.

Стилист провожает меня на крышу. Уже на лестнице, спущенной с планолета, я спохватываюсь, что не попрощалась с Порцией.

— Ничего, я все передам, — успокаивает Цинна.

Электрическая сила заставляет меня примерзнуть к лестнице до тех пор, пока доктор не вводит под кожу левого предплечья следящее устройство. Теперь меня можно в любую минуту легко найти на арене. Планолет срывается с места, и я гляжу в окна, пока их не закрывают особым затемнением. Стилист настаивает на том, чтобы я поела. Ну, или, в крайнем случае, попила. Вспомнив о том, как едва не скончалась от обезвоживания в прошлом году и сколько сил понадобится на то, чтобы вытащить Пита, я заставляю себя сделать несколько глотков.