В день Жатвы всем жарко и душно. Жители дистрикта молча обливаются потом на улице, под дулами автоматов, и ждут результатов лотереи. Мы трое стоим отдельно, на огороженной веревками площадке. На этот раз Жатва длится примерно минуту. Появляется Эффи в блестящем парике с золотым отливом, но кажется, даже ей не до привычных шуточек. Дрожащие пальцы никак не раскроют шар, в котором, это уже известно всем, спрятана единственная бумажка с моим именем. Следом наступает черед Хеймитча. Тот едва успевает печально взглянуть на меня, как Пит вызывается добровольцем.
Нас торопливо ведут к Дому правосудия.
— Порядок слегка изменили, — усмехается Тред, новый глава миротворцев.
Торопливо шагаем к черному ходу, садимся в машину и едем на вокзал. На платформах — ни камер, ни толпы провожающих. Когда под охраной привозят Эффи и Хеймитча, нас тут же заталкивают в вагон. Дверь захлопывается, колеса начинают свой перестук, Дистрикт номер двенадцать уплывает куда-то вдаль.
Я смотрю в окно и кусаю губы, с которых так и не сорвались прощальные слова.
14
За лесом давно не видно родных мест, но я продолжаю стоять у окна. В этот раз можно даже и не надеяться на возвращение. В прошлом году я обещала Прим сделать все, чтобы победить. А теперь поклялась себе, что спасу Пита. Эта поездка — в один конец.
Я-то старалась, придумывала прощальные слова. Хотела захлопнуть двери, оставить близких людей хотя и в печали, зато в безопасности. Но Капитолий украл даже это.
— Напишем письма, Китнисс, — произносит Питу меня за спиной. — Пожалуй, так даже лучше. Оставим после себя что-то осязаемое. Хеймитч доставит конверты, если… придется.
Киваю и ухожу к себе в купе. Сажусь на кровать. Нет, письма — не для меня. Это как с речью в память Руты и Цепа в Дистрикте номер одиннадцать. В голове все казалось ясным и четким, и даже когда я обращалась к толпе, а вот взять ручку и перенести слова на бумагу — сплошное мучение. К тому же они должны были сопровождаться объятиями, поцелуями… Я бы погладила волосы Прим, коснулась бы лица Гейла, сжала бы руку Мадж. А что это за довесок — деревянный ящик с моим холодным, окоченевшим телом?
Душа разрывается, но слез нет. Хочется свернуться калачиком и проспать до завтрашнего утра, до самого Капитолия. Но у меня есть задача. Нет, больше, чем просто задача. Моя предсмертная воля.
Когда Эффи приходит за мной, на душе — пустота и легкость. Оказывается, это не самое неприятное чувство.
За ужином у всех подавленное настроение. Мы подолгу молчим; слышно только, как на столах меняют тарелки. Холодный овощной суп-пюре. Рыбные пироги со сливочной пастой из лайма. Снова эти мелкие птички под оранжевым соусом, с диким рисом и водорослями. Шоколадный заварной крем, усыпанный вишнями.
— Мне нравятся твои новые волосы, Эффи, — подает голос Пит (время от времени эти двое пытаются завязать разговор, который никто не поддерживает).
— Спасибо. Я подбирала парик под цвет броши Китнисс. Думаю, тебе нужно дать золотой браслет на лодыжку, а Хеймитчу — на руку, тогда все увидят: мы одна команда.
Похоже, Эффи и не догадывается, что моя сойка-пересмешница стала символом Сопротивления. По крайней мере, в Дистрикте номер восемь. В Капитолии это по-прежнему занятная безделушка, напоминание об особенно увлекательном сезоне Голодных игр. Настоящие мятежники не изображают секретный знак на прочных золотых украшениях. Скорее уж, на хрупком печенье, которое всегда можно съесть, если понадобится.
— Отличная мысль, — соглашается Пит. — Что скажешь, Хеймитч?
— А, все равно, — отвечает он.
Наш ментор больше не пьет, но, кажется, очень хочет. Заметив его страдания, Эффи велит унести свое вино. Бесполезно: на Хеймитча жалко смотреть. Будь он трибутом, свободным от всяких долгов, — давно залил бы глаза. А теперь ему предстоит вытащить Пита с арены, из толпы своих же старых приятелей, и неизвестно, что из этого выйдет.
— Может, и Хеймитчу купим парик? — шучу я, пытаясь разрядить обстановку, и получаю в ответ рассерженный взгляд.
Шоколадный крем с вишнями мы едим в гробовой тишине.
— Запись Жатвы будем смотреть? — осведомляется Эффи, прикладывая белую льняную салфетку к краешкам губ.
Пит идет за своим блокнотом, и мы собираемся в купе с телевизором — посмотреть на своих соперников. Едва успеваем занять места, как звучит мелодия гимна, и передача начинается.