Голодная кровь (Рассказы и повесть)

– Унимание! Бесплатная сценка: человек-собака! Как водится: собака лает – ветер носит! И чем напрасней человек-собака лает, тем обильней потом злого духа пускает. И чего от лая осталось? А вот чего! Один злой дух вместо лая летает. Щас, щас увидите!

Самоха выхватил из кармана цирковой пиротехнический стержень, похожий на бенгальскую свечу, зажёг, поводил над Дергачём. Вдруг над свечой рваным облачком обозначился лиловый человечий газок. Газок отлетел в сторону. Самоха догнал. Тот опять в сторону – Самоха снова догнал, поднёс к облачку горящий стержень. Газок взорвался, запылал ярче, смелей. Запахло острой кишечной непроходимостью, мозговой рвотой…

Нестрашные взрывы человеческих выхлопов – кафешных развеселили.

Взбулькнул смех, но и недовольство пластиковыми стаканчиками затрещало. Кто-то взвизгнул: «Полиц-ц-ция!»

– И полицию на предмет газов проверим! – крикнул напоследок Самоха и вместе с Терёхой, распевая на два голоса: «Трикстер, трикстер, где ты был», – кинулись они наутёк.

Пробежав полквартала, свернули за угол, расхохотались, ударили по петушкам.

– Такая вот Ролла Болла, такая вот цирковая балансировка действительности у нас получилась, – журчал и журчал Самоха.

Неимущая интеллигенция

Вечер удался: от хмурости Терёха резко перешёл к веселью. Самоха отирал слёзы счастья, обещая назавтра появиться здесь же, рядом, только в другом кафе.

– А послезавтра? Я ж говорил: послезавтра у нас – разрешённое шествие. День шута отмечать будем.

– Послезавтра – не знаю, получится ли? Прошёлся б я с вами, сценку по ходу дела слепил. Только не могу. За визой, ёксель-моксель, приехал. Ещё полгода назад подал. Завтра расскажу, что да как.

Обняв напоследок длиннющего Самоху чуть выше талии, двинул Терёха пешком в Замоскворечье, в обожаемые свои Толмачи.

Тут недоизложенные мысли его и настигли. Не сказал он Самохе главного! Не сказал, что сразу после парада шутов пробил-таки короткую встречу с правителем.

«Как русский трикстер буду с правителем говорить: дерзко, дальнозорко! Трикстер ведь – всегда посредник. Про это ещё старый клоун в Румянцевском твердил. Стало быть, выходит: трикстер, – а по-русски шутяра отмороженный – и есть перевозчик нашей земной тусы в небесную колыбель. Да, блин, верно! Не земля, а небо наша колыбель! И об этом правителю скажу. Потому что шутяра отмороженный, как ни крути, а должен помогать перевозить тайные знания из областей недостоверных, вроде Шамбалы, Беловодья, – в области достоверные, такие как: явь, белый свет, подлунный мир».

– А я-то сам при этом, кто? Перевозчик? Посредник?.. Скорей – проводник. А, может, бегущий пятками вперёд, с фонарём в руках, глашатай новой культуры? А чего? Шут – господин многих искусств, мастер на все руки, проверяющий на живучесть отточенным мастерством, как бритвой, собственную силу и чужую власть. Ладно. Три дня – и всё решится. Тогда и станет ясно кто я: проводник или тупило!..

Вдруг мысль шута пресеклась. Не сразу сообразив в чём дело, Терёха ругнулся. И тут же увидел: держит он за лацкан пиджачка какого-то нищего с абсолютно тюленьей рожей.

«Совсем, блин, заговорился», – снова обругал себя Терёха, а нищего спросил вкрадчиво:

– Значит, я аморален? – и себе же ответил, – по временам: да. Но иногда, наоборот, – страшно морален! Что вообще они значат, моральность с аморальностью? – стал трясти он нищего за грудки, – по-моему, моральность и аморальность два конца шутовского жезла! Так? Нет?

Икая от непонимания, нищий согласно закивал, поддакнул.

Терёха дал нищему стольник, хотел идти дальше, но, не удержался, заговорил опять:

– Вот я стою столбом на границе общества человеческого и сообщества небес и природы. И погорю на этом. Потому как, даже с твоей точки зрения – я туп, смешон и заранее приговорён к поражению. Короче… Ты смерти боишься?

– Б-б… Боюсь.

Рожа тюленья дрогнула, углы рта опустились едва не до шеи, волосики редкие, торчащие вместо усов, задрожали, – и тут же отступил побирушник от Терёхи на четыре шага, но потом вернулся назад.

– А вот для меня нет этих закорючек: была жизнь, настанет смерть. Для меня они идут рука об руку. Как две дуры-подружки случайно на стадион «Спартак» затесавшиеся. Гляди! Тесно прижались друг к дружке, идут плечом к плечу, – ищут свои места, согласно проданным билетам. А не находят! Так и я… Конечно, я со всеми этими мыслями могу заиграться, могу в яму рухнуть, могу себя перехитрить, как тот болван, что оскорбил Богоматерь и мимовольно сам себе отрезал нос. Понимаешь ты меня, умная голова?

– Понима… – ронял слюну нищий и, спрятав одну денежку, протягивал руку за другой.

– Ты пойми! Я тут по Москве копытами цокаю, выступаю одномоментно и как старый мудрый осёл, на котором Спаситель въезжал в Иерусалим, и как глуповатый юнец, которому осёл достался задаром, а распорядиться подарком он не смог.

Здесь Терёха спохватился, нищего от себя оттолкнул, взгрустнул. Но потом отёр выступивший на лбу цыганский холодный пот, протянул нищему ещё и пятисотку, взял его под локоток, поволок на скамейку, стал, уже совсем ласково, увещевать: