Голодная кровь (Рассказы и повесть)

Оленьки дома не было. Пока готовил ужин, стал вспоминать, как растил подобранную в бандитской хавире девчушку. Как потихоньку, исподволь, готовил в классические актрисы. А про арену даже думать запрещал. С виду Оленька – тихая, бесшумная. И голос нежный. Но какая внутри – неясно. Над «стариком» – хоть Терентию Фомичу до шестидесяти ещё топать и топать – слегка подтрунивала. Оно и правильно. Ей-то и шестнадцати нет! Как про Оленьку раздумался, так впервые девчоночка домой ночевать и не пришла. «Лучше б не думал, пень корявый!..»

На следующий день стал искать. Обзвонил кого можно. Хотя знал точно: ничего с Оленькой не случилось. Вот только, куда ж это она запропастилась?

Стал смотреть у Оленьки на столе: нет ли записки? Записки не было. Полез в компец, тот не открылся. От безнадёги начал залезать во все шкафы подряд. Дошёл до своего, платяного. И тут внезапно вспомнил про маротту. Побежал в коридор: там шутовской жезл в уголку, за обувным шкафом всегда стоял.

Здесь-то и ждала Терёху неожиданность: маротты не было!

Принялся вспоминать и не сразу, но вспомнил: жезл шутовской остался в кафе, меж столиком и подоконником, куда сам его и пристроил.

Пудов обиделся сперва на себя, потом на Оленьку. Но быстро обиды забыл, обозвал себя индюком и немедленно вспомнил грека похожего на издёвочный маскарон, подмигнувший ему вчера со стены дома на Пятницкой улице:

«Как это у них, у греков? “Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев”? Так Платон говорил? А шутяра Диоген, чтобы осмеять Платона, ощипал петуха, принес в школу философов и объявил: “Вот вам платоновский человек”.

Вот я и забегу послезавтра на рынок, куплю даже не петуха: живого индюка, покрупнее! Прикажу ощипать и покажу во время шествия: «Вот вам, ощипанный миром, русский человек! Но это он сегодня такой ощипанный. А завтра… Завтра – взбодрится, окрепнет, предстанет во всей красе. Станут ноги его как столбы, руки, как молоты, шея нальётся силой, исчезнет зоб индюшачий, в голове посветлеет, мозг от шлаков освободится!»

С такими мыслями он и отправился искать Оленьку, а затем шутовской жезл.

Похождения маротты

Взмах, ещё взмах. Вверх-вниз. Вправо-влево. Остановка. Опять взмах. Полёт в угол, треск опасный! Полное онемение. И вдруг – нежное поглаживание. Лёгкий щелчок по деревянному носу. Проба на крепость?

Вверх-вниз-вверх, вниз-вверх-вниз… Дураки называют мароттой. А я мужик! Я жезл! Думают, раз деревянный – значит, неживой. Я и впрямь, неживой. Вернее – жив, но по-иному. Что они, некумеки, знают о жизни деревьев, камней, огня? Ничегошеньки. Одни дензнаки на уме. Сердцевину иной, недоступной им жизни, не то, что определить – почуять не могут. Баклажаны балдастые! Только про овощи на дачных грядках и понимают. И то, когда молчат овощи. А стоит какому-нибудь посевному корнишону заговорить – пугаются, глазками по сторонам стреляют, репу чешут. С водой – вообще смехота! Вода живей и умней их, а они её в унитазы спускают, в Капотне в очистных сооружениях гноят. На улицах – глупость. В домах – жадность. В учреждениях – мзда, мзда и мзда… Но глупей всего с нынешним цирком у них вышло. Устроили какую-то попсу. А цирк – нутряная мудрость, сверху смехом, словно кулич, облитая.