Голодная кровь. Рассказы и повесть

Ещё изобразит в лицах, как новые способы работы с прихожанами отца Филиппа доводили римских иерархов до рвотного спазма. Потому как невыносимо раздражало их странное поведение священника. «Зачем?» Вопрошали, крючась и вздрагивая, иерархи. «На кой чёрт нам этот флорентиец? На кой, нескончаемые призывы к радости, кусачие издёвки и весёлые пародии в проповедях, частое переодевание в шутовские наряды, с опасной целью высмеять манеры влиятельных римлян…»

А потом и русское шутовство изобразит в речах и ухватках. И явится перед подростками княжеский сын Осип Гвоздь, пробежит на цырлах карлик Яким Волков, вслед за братьями Прозоровскими скрипичный шут Педрилло на одной ноге проскачет…

От всех этих, вскипевших разом мыслей, в одном из переулков он даже приостановился.

Тут из-за поворота как раз и вывернулся, и шажком мелким подступил, сухо-задроченный противник всякой власти Базиль Дергач.

И оказалось: ничуть Базиль на позавчерашние насмешки в кафе не обиделся.

Поэтому, без всяких предисловий стал он рисовать то мрачные, то осветляемые зарубежными приветами, картинки будущего российского житья-бытья.

У Терёхи при ходьбе свои картинки непрерывно возникали. Поэтому, трепотню Базиля слушал он вполуха. Мнилась Терёшечке в эти минуты полная мудрых шутов и развесёлых униформистов, сияющая цирковыми огнями Москва. Беспечальность кругом и приятный галдёж. Шутки, приколы, ласковые подковырки! Но, правда, здесь же и суровые порицания: зачем шуты смиренных чинуш, на осиянных прожекторами площадях Москвы до костей пробирают?

Здесь будущий променад шутов предстал перед Терёхой как на ладони! Впереди, конечно, княжеский сын, Осип Гвоздь. Был актёр-Гвоздь высок и строен, но слегка дураковат. Это печалило, а только лучшего исполнителя на роль Гвоздя не нашлось. За недоработку Терёха себя грыз и грыз: «Шут одна из важнейших позиций в государстве! А ты оглоблю тупую на главную роль взял. А ведь шут в России – это ещё и выряженный в цветные одёжки юрод! Юроды, конечно, ближе к церковному раскладу. Раскладу, как воздух необходимому, но чуть в стороне от жизни нынешней разместившемуся. Иное дело связка – царь и шут! Царь делами повседневными ведает. Шут тайных знаний полон. Царь указами злобу дня усмиряет. Шут неведо́мкою в будущее пробирается. Такая вот неразлучная упряжка человеческая: шут и царь, царь и шут! Сказанное шутами порой жестоким наивом или непролазной ересью кажется. Шуты обескураживают, обливают грязью. Но как только их речи схлынут – суть этих речей колючими кристалликами в крови оседает. Да так в стенки сосудов въедается, что ни один царский указ те кристаллики не разрушит! Потому-то цари, шутами попользовавшись, часто налетали на них, как безумцы. Шуты, ясень пень, отшучивались. Но не всегда удачно. Истины жёсткие, истины ранящие, некоторые из шутов с риском для жизни возглашали. Жестокими были и царские ответы…»

Шли дворами. Лёгкими чаинками летела сажа от непогашенного «заробитчанами» строительного костра. Базиль Дергач хватал и хватал Терёху за рукав, тормошил, обзывал по-всякому. Шут, однако, на Дергачёвы наскоки и ухом не вёл. Только однажды, приложив палец к губам, проговорил: «Расслабимся на минуту». И тут же усевшись на горбатую, утыканную иссохшими прошлогодними цветами клумбу, сомкнул Терёха веки.

Шут на престоле. Осип Гвоздь

На аспидном быке, в золочёных ризах, покачивая головой в трёхверхом колпаке с ослиными ушами и едва слышно позванивая серебряными бубенцами, впереди царя и трёх сотен пеших стрельцов, ехал княжеский сын Осип Гвоздь, уже несколько лет как определённый царём в шуты.

Перед Кремлёвскими палатами царь шута обогнал, завидущие слуги резко Осипа с быка ссадили, смеху ради сбили наземь колпак, содрали золотые облачения. Стрельцы – кроме караульных – разошлись по своим слободам: кто в Толмачи, кто в Кадаши, кто в Земляной город.

– Быка на бойню, – кратко распорядился царь Иван.

Время текло к застолице.

У себя в низенькой опочивальне, царь с урчанием и треском дал храпака. А Гвоздь, сперва разлёгшийся на кошме у царских дверей, томясь неясностью, встал. Мерно переступая негнущимися верблюжьими ногами в тонких сиреневых чулках, чуть покачивая острозатылочной головой с примятым лицом и огромным по-лягушачьи прорезанным ртом, подошёл он к выложенным цветными кусочками прозрачной смальты невысоким окнам, засмотрелся на одну из пробегавших мимо купеческих дочерей.

И захотелось внезапно Осипу жизни простой, не шутейной, пусть даже не княжеской, пусть купеческой, но зато спокойной!

Вздох, две-три пекучих слезинки, слизанных далеко выставленным языком, и снова: жаркая кошма, ожидание чего-то небывалого, и сладко-звенящая жуть в ответ.

А следом за жутью – утробный хохот!..

За трапезой царь был то громогласен, то гнетуще тих. Но глаза-то глаза! Тёмным весельем, как у ловчей, почуявшей добычу птицы, они сверкали.

У Гвоздя мигом свело кишки: знал он этот взгляд царский, знал. Ищет государь в кого бы лють свою соколью коготком острым вонзить!