Голод и тьма

Подумав, я решил, как и планировалось, отослать полк в Измайлово под Сашиным командованием. Рината же я оставил при себе; кроме того, Саша оставил оба возка для пленных и один для нас с Ринатом, а также четырёх конвоиров и конный десяток для сопровождения на обратном пути в Москву.

10. Ешче Польска не згинела

Ранним утром десятого ноября я стоял и смотрел на то, как мой полк уходит на север по чуть промёрзшей земле. Снега не было, а, если и выпадет, то, как меня заверили, поменять колёса на полозья займёт недолго. Хуже будет, если на реках станет лёд; ведь тогда паромная связь прервётся, и придётся дожидаться, пока лёд окрепнет достаточно для конских копыт. А рек на пути в Москву было немало, от широкой Десны до безымянных, но нередко глубоких ручьёв.

Когда последние повозки и конный арьегард превратились в движущиеся точки, я сел за столом в выделенном мне кабинете и занялся предложениями по мирным договорам с Варшавой и Бахчисараем. В следующие дни менялись цифры, начертания границ и прочие детали. Так, моё предложение потребовать Киев либо какие-либо правобережные города Василий Яковлевич забраковал сходу – победа наша под Черниговом и Любечем, хоть и разгромная, значила слишком мало. Та же судьба постигла и мою идею присоединить к Руси всё Посеймье – ведь тогда пришлось бы строить ещё одну крепостную черту уже по ту сторону Сейма. Но на кое-каких территориальных уступках я смог настоять; особенно понравился Борису мой аргумент, поддержанный Щелкаловым, что нас иначе попросту не будут уважать.

Кроме того, существовала немалая вероятность того, что либо поляки, либо крымчане попытаются оспорить мои полномочия, ведь распоряжение, полученное мною, было устным, и тем более по радиосвязи. Но пятнадцатого ноября прискакал гонец из Москвы и привез грамоту, согласно которой царь поручал «моему верному Алёшке Алексееву князю Николаевскому» переговоры с крымскими и польскими послами. А ещё через два дня, семнадцатого числа, мне сообщили, что прибыло польское посольство из четырёх человек.

Мы с Ринатом долго обсуждали, как именно нам стоит вести переговоры, и сошлись на методике "хороший полицейский-плохой полицейский". Более того, двух "тюремщиков" мы привлекли в качестве охраны. И во второй половине дня мы пригласили гостей в небольшой зал для переговоров.

Конечно, гонорове паньство попыталось войти к нам с саблями на боку, но их наши ребята попросили разоружиться, несмотря на возмущенные тирады посполитых гостей. Один из делегатов попытался выхватить саблю – и был мгновенно обезврежен охраной. Если учесть, что, кроме Рината, со мной не оставалось ни единого «идальго», только местные, я смог оценить, насколько хорошо их обучили за столь короткое время. Другие поляки после такого немедленно сдали оружие, но при входе ко мне, даже не представившись, попытались визгливо качать права.

– Шановни панове – ответил я со спокойной улыбкой. – Видите ли, у нас тут не принято просить о милостях, бряцая и с оружием. Поэтому наши шляхтичи – и я показал на своих ребят – поступили абсолютно правильно.

Ринат перехватил эстафету:

– А вашего пана, как его зовут-то?

– Духиньский, – сказал главный поляк.

– Так вот, пана Духиньского ожидает суд. И, возможно, виселица.

– То не ест можливе, – закричал первый поляк. – Он ест шляхчицем! И дипломатон! А панове сон ким?[23]

– Вообще-то представиться первыми полагается гостям, – с лёгким поклоном ответил я по-русски. – Но ладно, пусть будет так. Я Алексей, князь Николаевский, доверенное лицо Его Величества Царя Бориса. Вот моя верительная грамота. А это – моё доверенное лицо, пан Ринат Аксараев.

Посол чуть побледнел; я не был одет ни в меха, ни в парчу, а оказался цельным князем. Но заговорил он, тем не менее, по-польски. Я не стал ему говорить, что язык я в своё время учил в университете – не потому, что мне это было нужно, а так, для интересу.

– Пшепрашам бардзо, пане кщёнже! Пан не розмавя по немецку?[24]

– Розмавям. – сказал я и перешел на язык тевтонов. – Вир кённен натюрлих аух дойч шпрехен.[25]

Дальнейший разговор проходил на этом языке. Главного посла звали, как оказалось, граф Себастьян Любомирский. Он привез нам требования – немедленно отпустить всех польских пленных, немедленно вернуть Любеч, а также и Чернигов, «незаконно захваченный русскими». Что город был частью России уже почти сто лет (да и исторически был русским, а не литовским), его – точнее, короля – интересовало мало.

– Очень хорошо, граф, – сказал я насмешливо. – В таком случае, я вас больше не задерживаю, можете возвращаться к вашему королю.

– То есть вы принимаете его условия? – спросил с надеждой граф.

– Лучше скажите ему, что если мы с вами сейчас не договоримся, то в следующий раз можете приезжать уже в Киев. Или в Гомель – мы еще не решили, какова будет наша следующая цель… И не забывайте, что не мы пришли на ваши земли, а вы на наши, и привели сюда еще и крымскую орду, что не является христианским деянием уж никак. Ну, с Богом! До скорого свидания!

С графа вдруг слетела спесь.