Голод

«Это будет сложнее, чем я думал», – словно говорит его выражение лица. Или, может быть, это мои собственные мысли.

Всадник, обойдя меня, выходит за дверь.

– Может, просто завести коня в дом? – кричу я ему вслед. Вряд ли кого-то будет волновать, если даже конь и разнесет тут все.

Жнец возвращается с несколькими свертками и с косой. Бросает оружие на пол, стукнув металлом по дереву.

– Заставить его торчать тут, в тесноте и плесени? Я жесток, но не настолько.

Я смотрю на него с любопытством.

– Ты такой странный.

Все его убеждения, взгляды, суждения – все это так непохоже на то, с чем мне до сих пор приходилось сталкиваться.

– Нет, цветочек мой, это ты странная. Распутная, острая на язычок и исключительно странная.

Он кладет свертки на обшарпанный деревянный стол, вздувшийся и покоробившийся. Я слышу, как в одном из них что-то звякает – должно быть, весы Голода. Однако он разворачивает другой сверток. Достает одеяло и остатки вчерашней еды.

Я смотрю на все это с нарастающей опаской.

– Ты собрал вещи, – говорю я. – Для меня.

Он думает обо мне и о моих нуждах, даже когда меня нет рядом, – о нуждах, которых для него не существует. В груди у меня что-то сжимается почти до боли. Но вскоре это ощущение сменяется страхом.

– У тебя такой вид, как будто ты сейчас бросишься бежать, – говорит всадник небрежным тоном, засовывая одеяло под мышку.

– Я просто… это очень мило с твоей стороны. Вот и все, – глупо бормочу я, запинаясь.

Голод поднимает бровь.

– Не знал, что ты так же ценишь доброту, как я. Это удивительно приятно.

Он проходит по коридору и заглядывает в одну из дальних комнат.

– Здесь есть матрас, на котором можно спать, но, если честно, на нем больше всяких форм жизни, чем во всем остальном доме.

Это выводит меня из задумчивости.

– На полу посплю.

Жнец возвращается в гостиную, отпинывает в сторону видавший виды журнальный столик, а потом разворачивает одеяло и расстилает его посреди комнаты.

Расправив одеяло, Голод отступает назад и кажется очень довольным собой. Потому что приготовил мне постель. И неважно, что нет ни подушки, ни хотя бы простыни, чтобы укрыться. Человек, который вынуждает всех повиноваться его приказам, снова изо всех сил старается сделать что-то для меня.

Сердце у меня гулко колотится в груди.

Не знаю, справлюсь ли я с этим.

Я очень долго следила за тем, чтобы ни в кого не влюбиться. Не хочется, чтобы мои усилия пошли прахом сейчас – да еще из-за Жнеца. Потому что кончится это бедой – так всегда бывает, – и если уж кроткий Мартим разбил мое сердце на тысячу кусочков, то что же сделает с ним ужасный, беспощадный Голод?

– Ну как? – говорит всадник, глядя на меня в ожидании какой-то реакции.

Я машинально подхожу к одеялу и сажусь.

– Спасибо тебе.

Голос у меня деревянный. Голод пристально смотрит на меня.

– Я ведь все равно узнаю.

Я вопросительно смотрю на него.

– Что у тебя на уме, – поясняет он.

У меня внутри что-то обрывается. О да.

– Пожалуйста, не надо, – тихо говорю я.

Он только улыбается на это.

Я пропала.

Глава 39

Дождь колотит по крыше, и я слышу мерный стук капель там, где она протекает в нескольких местах.

Я сижу на одеяле, расстеленном для меня Голодом, пока сам он обшаривает дом. Живот у меня набит едой, которую собрал для меня всадник. Сейчас уже темно, и усталости пора бы взять свое.

Однако все чувства у меня обострены. Я всегда работала по ночам, так что привыкла бодрствовать, когда большинство людей готовятся ко сну. Что непривычно, так это то, как у меня сердце обрывается и мурашки бегут по коже от каждого слова или жеста всадника.

Вот сейчас я слышу, как он чиркает спичкой. Раздается шипение, и вспыхивает свет. Минуту спустя он подходит ко мне, неся с собой глиняную масляную лампу, которую я уже видела раньше, с зажженным фитилем. Опускается на пол рядом с одеялом и ставит лампу подле себя.

Я похлопываю по одеялу.

– Можешь присесть.

– Это твоя постель, – говорит Жнец.

Называть это постелью – сильное преувеличение, но в любом случае это мило с его стороны.

– Я привыкла делить постель с другими, – отвечаю я.

В свете лампы наши взгляды встречаются, и в памяти у меня безмолвно проплывают картины прошедшей ночи. Однако Голод не двигается с места.

– Не выдумывай ерунду, – говорю я. – Между нами ничего не изменилось.

Всадник бросает на меня острый взгляд, от которого у меня екает в животе, но все же пересаживается на одеяло напротив меня.

Секунды бегут, а в его взгляде все еще чувствуется какая-то напряженность, как будто он плывет в глубокой-глубокой воде и хочет утащить меня за собой.

Я оглядываюсь вокруг, прислушиваясь к равномерному шороху дождя.

– Ночевки в заброшенных домах – это уже наша фишка, – тихо говорю я.

– М-м-м…

Я снова опускаю взгляд на Голода, и, черт возьми, он смотрит на меня все так же.

– Прекрати, – шепчу я.

– Что прекратить? – спрашивает он, не отводя взгляда.

Прекрати делать так, что я чувствую себя легче воздуха и тяжелее железа. Прекрати затягивать меня под воду.

– Между нами ничего не изменилось, – повторяю я. Не знаю уж, как мне удается выговорить эту ложь спокойным голосом.