Голод

Руар как-то съежился, словно кто-то выдернул из него позвоночник.

– Бедная Бриккен, – пробормотал он в ответ. – Наша милая Бриккен. Досталось ей в жизни.

Он быстро пошагал домой, взяв коляску и прибавив шагу. Едва скинув сапоги, спрятался в своих кроссвордах – я подозревала, что так и будет. Подозреваю, что ему тоже пришлось несладко – я видела таблетки у него в оружейном сейфе, когда он однажды принялся чистить ружье, принадлежавшее его матери.

– Не волнуйся по тому поводу, – ответила мне Бриккен, когда я потом спросила ее об этом. – Все не так плохо, иначе он уже давно проглотил бы их. Большая часть так и лежит в баночке.

Я снова задала вопрос, но у нее не было желания разбираться.

– Иногда он принимает что-то от сердца и для души, – сказала она, пожимая плечами. – Круглая белая, насколько я помню, чтобы замедлиться, а на всякий случай у него припасены еще те маленькие голубые в маленькой баночке, если ему понадобится забыться. Пусть он занимается своим делом, а ты пеки себе хлеб.

Я не могла забыть эти белые и голубые таблетки.

Спрашивать я больше не решалась, только безмолвно смотрела, когда Руар открывал свой сейф. Там внутри – словно жемчужины за стеклом. Голубые, красные и белые, с бороздкой и без. Некоторые уже начались рассыпаться, другие выглядели новыми, хотя текст на баночке потускнел. Маленькая баночка. Такие принимают, чтобы сбежать от всего. Я подобралась поближе.

– Какая радость в том, чтобы все помнить, – сказал как-то Руар, заметив мой пристальный взгляд.

Кивнув, я встала совсем рядом с ним, восприняв его слова, как обещание. Словно именно поэтому он мог понять. Может быть, единственный, кто мог понять.

Его шершавая рука легла мне на плечо, но он продолжал говорить просто в воздух.

– Кое-что лучше просто забыть.

Однако настал тот день, когда он засунул баночку с голубыми таблетками в карман, закрыл оружейный сейф и положил ключ сверху на дверной косяк.

Тронхеймская епархия. Именно она привела меня к этому. Раньше я не задумывалась, а теперь поняла это со всей очевидностью.

Унни Пережить

Никто не хочет видеть одежду, оставшуюся от умершего. Ее нельзя носить, нельзя и отдать, потому что человека, который мог бы ею распорядиться, уже нет. Тщательно сложив все стопкой, я расправила вещи ладонями. Прежде чем сложить их в сундук, я приложила их к лицу и вдохнула запах Армуда.

Смертельно бледные дни. Радостный мужской голос на деревенской улице, но это не он. Столько людей подходило ко мне, выражая соболезнования. Сотоварищи Армуда, помнившие его рассказы. Сочувствующие взгляды в лавке. Корзина с едой на крыльце с запиской от матери Анны, но я не решилась даже поблагодарить ее, опасаясь расспросов. Когда местный пастор подошел ко мне, протягивая руки, я сделала вид, что не вижу их. Пастор, Тронка. В ушах у меня звенели слова другого пастора. «Мальчику будет хорошо. В первую очередь меня заботит его судьба». Я осталась одна. Как трухлявый пень среди леса. Ты, человек, призван несколько лет ухаживать за своим местом на земле. Мы живем так недолго, а потом умираем. Увядающие растения кивали мне из канавы, когда осенняя тьма легла на наш лес и деревню. Лиственные деревья утратили плоть и кожу, от них остались лишь скелеты. Запах сырости. Сальные немытые волосы. У тебя, Руар, сильно отросла челка. Ты во всем мне противоречил, огрызался, совсем не проявлял терпения к сестре. Не хотел играть, ничего не хотел делать. Стоял у окна, прищурившись, пытаясь что-то разглядеть в лесу за окном, но было слишком темно. Наверное, ты искал там, снаружи, следы того времени, когда Армуд появлялся между деревьев, когда он подбегал к тебе во дворе, стоило тебе упасть и удариться. То время ушло безвозвратно. Мы редко говорили о том, что произошло – в первую очередь из-за меня. Я не могла ничего другого, только постоянно чем-то заниматься, глядя прямо перед собой. Но я не могла не замечать, как вы страдаете.

– Ведь никакого толку от того, что он ждет, правда, мамочка? – сказала Туне Амалия, увидев, как ты стоишь, прижавшись к стеклу. – Папа все равно не вернется к нам до самой весны.

Тогда ты выбежал из дома, а я так и не смогла ничего ей ответить.

Не ожидай, что другой человек может тебя понять. Но если это произойдет, будь готов, что тебя склонит до земли, когда его отнимут у тебя. Смерть старого человека может быть торжественной и достойной – но, когда человека вырывают в разгар его повседневных дел, смерть размазывается, как тесто, случайно вылившееся на пол.

В такой смерти нет ничего возвышенного. Просто загубленная жизнь.

Теперь осталась только я, и никого больше. И невозможно спрятаться за спины мертвых, чтобы избежать заботы о живых. Я осталась одна с тобой, Туне Амалией и крошечным яблочком, размером не больше детского кулака, где-то у меня под юбкой. Вам не хватало его искры, его рассказов – а я ничего не могла вам дать взамен. Только плакала – слезы все капали и капали на пол.