Голая экономика. Разоблачение унылой науки

Какое-то время эта схема работала. Инфляция резко снизилась до двузначных цифр, а затем и до однозначных. Увы, цена этих достижений была огромна. Помните все те замечательные вещи, которые может делать Алан Гринспен для тонкого регулирования экономики? Правительство Аргентины ничего подобного делать не могло; оно отреклось от контроля над предложением денег во имя борьбы с инфляцией. Не имела Аргентина и какой-либо независимой власти над обменным курсом: песо было жестко привязано к доллару. Если доллар был в силе, в силе было и песо. Если доллар слабел, слабело и песо.

В конце концов за отсутствие контроля над предложением денег и обменным курсом пришлось дорого заплатить. С конца 1990-х годов начался глубокий спад аргентинской экономики, власти не могли воспользоваться обычными инструментами борьбы с ним. Честно говоря, система валютного управления усугубляет любой спад. В связи с тем что инвесторы теряют доверие к экономике, они начинают требовать обмена своих песо на доллары, так как, по заверениям правительства, они могли это сделать. По мере того как правительство отдает доллары паникующим инвесторам, валютные резервы государства сокращаются, а это означает, что предложение песо, находящихся в обращении, должно также сократиться (поскольку каждое песо должно быть обеспечено долларом из резервов). Короче говоря, предложение денег сужается, вследствие чего процентные ставки растут, причем это происходит как раз тогда, когда предложение денег должно бы увеличиться для того, чтобы снизить процентные ставки и стимулировать экономику.

Дело еще более омрачило то, что в период бума в американской экономике доллар США был сильным, что делало сильным и аргентинское песо. Это повредило аргентинским экспортерам и нанесло дополнительный ущерб экономике Аргентины. Напротив, бразильская валюта, реал, в период с 1999 по конец 2001 г. обесценилась более чем наполовину. В результате Бразилия устроила для всего остального мира гигантскую распродажу за полцены, а Аргентине не оставалось ничего другого, как стоять в сторонке и завистливо наблюдать за происходящим. Пока аргентинская экономика кое-как ковыляла, экономисты обсуждали мудрость концепции валютного управления. Сторонники этой концепции утверждали, что подобная система — важный источник макроэкономической стабильности, а скептики говорили, что от нее вреда больше, чем пользы. В 1995 г. Морис Обстфелд и Кеннет Рогофф, экономисты, работающие соответственно в Беркли и Принстоне, опубликовали статью, в которой предупреждали о том, что попытки поддерживать фиксированный обменный курс по аргентинской схеме, вероятно, обречены на провал [158].

Время доказало, что скептики правы. В декабре 2001 г. многострадальная аргентинская экономика окончательно пришла в расстройство. Уличные акции протеста приобрели насильственный характер, президент ушел в отставку, а правительство объявило, что оно не в состоянии более платить по своим долгам, — все это привело к самому крупному дефолту верховной власти в истории. (Забавно, но к тому времени Кен Рогофф перебрался из Принстонского университета в Международный валютный фонд, где в качестве главного экономиста был вынужден разбираться с последствиями экономического обвала, предсказанного им несколькими годами ранее.) Правительство Аргентины ликвидировало валютное управление и положило конец гарантированному курсу обмена песо на доллары в соотношении 1:1. Песо моментально обесценилось примерно на 30 % по отношению к доллару.

Аргентинский эксперимент бесславно закончился. Тем не менее большинство экономистов, пожалуй, признают, что этот план был задуман с благородными намерениями. То была разумная, пусть и неудачная, попытка разрешить серьезную макроэкономическую проблему, а это больше, чем можно сказать о политике обменных курсов, проводимой многими развивающимися странами. Печально, но факт: плохие люди могут извлечь выгоду из плохой политики. Именно так и происходит с завышенными обменными курсами, которые устанавливают коррумпированные режимы многих бедных стран. «Переоцененная» валюта — это такая валюта, установленный властями официальный обменный курс которой намного превышает курс, предполагаемый паритетом покупательной способности. Допустим, например, что банка кока-колы в США стоит 1 дол., а в Нигерии — 50 найр. По нашим расчетам вроде бы получается, что обменный курс доллара и найры должен быть близким к соотношению 1:50. Однако не редкость, когда правительства объявляют официальный обменный курс, согласно которому 1 дол. равен примерно 25 найрам. Другими словами, руководители страны провозглашают, что найра стоит примерно вдвое дороже, чем следовало бы ожидать, если исходить из реальной покупательной способности найры. Столкнувшись с выбором между 1 дол. и 25 найрами, большинство людей отдадут предпочтение доллару. В конце концов за доллар можно купить целую банку коки, а за 25 найр — всего лишь половину. Действительно, следует ожидать, что менялы на черном валютном рынке станут предлагать за доллар примерно 50 найр.