Позже его одинокие прогулки стал разделять Саша Данилевский – сосед и ровесник, – с которым сошлись они в одночасье – сошлись прочно, навсегда. На всю жизнь запомнил Гоголь тот день, когда Саша вдруг оказался у его постели, и внимательные, добрые, живые чёрные глаза взглянули на него сквозь туман: у Никоши был жар, он болел. Перед постелью на столике стояла чашка с клюквой – Никоша предложил Саше отведать её, тот вежливо взял несколько ягод. И этот жест доброты, согласия, участия соединил их сердца. «Ближайший мой», «брат», «ненаглядный» – такими словами станет называть взрослый Гоголь своего друга Данилевского. К нему он будет привязан крепче, чем к кому-либо. Ему станет прощать обиды, молчание, охлаждение. О нём будет тосковать в своих путешествиях по дальним странам, ему писать нежнейшие письма. Вместе пройдут они через гимназические годы, через петербургскую безвестность и петербургские искушения, вместе покинут Россию, но и расставшись, не расстанутся душою.
Может быть, то была дружба неравных, дружба, в которой один подчиняется другому? Но равным – и неизменным – было их чувство друг к другу. В любви все равны.
Вместе гуляли они по окрестностям Васильевки, вместе встречали праздники, шатались с ряжеными в ночь под рождество, разрисовывали для родителей подарки – картинки из книг, картинки с натуры, пейзажи, вместе мечтали о служении на пользу отечеству.
Отзвуки 1812 года ещё бродили но России. И хотя Наполеон прошёл мимо этих мест, хотя в Полтавской губернии не видели ни одного пленного француза,
Да и более далёкое прошлое напоминало о себе. В Диканькской церкви за алтарём хранилась окровавленная рубашка Василия Леонтьевича Кочубея – рубашка, а которой он был казнён по навету Мазепы. Здесь же поодаль, в дубовой роще, стоял дуб, возле которого встречались Матрёна Кочубей и старый гетман. А ещё подалее – в часе езды по Опошнянскому тракту – раскинулось знаменитое Полтавское поле, на котором в 1709 году – за сто лет до рождения Никоши – великий Пётр одержал победу над Карлом XII.
«Здравствуйте, сыны отечества, чада мои возлюбленныя! – сказал победителям Пётр. – Потом трудов моих родил вас; без вас государству, как телу без души, жить невозможно».
То было давно и то было недавно. Что значат в истории сто лет? Что значат они даже в истории одного рода? Прав был первый биограф Гоголя П. А. Кулиш: Гоголь «рождается в семействе, отделённом только одним или двумя поколениями от эпохи казацких войн».
И хотя, кажется, отгремели славные битвы, отшумела казацкая вольница (в 1775 году по указу Екатерины была упразднена Запорожская Сечь) и впиталась в землю кровь, дав зелёные всходы, взойдя под южным небом степными травами и причудливой вязью широколиственных крон, всё помнилось, в той же крови помнилось, в ней текло и жило.
6
Несмотря на то, что за Гоголями числилось четыреста душ крестьян и тысяча десятин земли, жили бедно. Это была не та бедность, когда нечего есть – еды как раз хватало, и ели вдоволь (гостями Васильевки были и соседи, и приезжие, и родственники), – а бедность безденежья, отсутствия наличных денег, когда не хватает на то, чтобы вовремя уплатить подушные, внести проценты в Опекунский совет, принарядиться как следует, купить вместо сальных свечей восковые. Сальные свечи дымили, распространяли по дому чад, от них коптились и так тёмные потолки, но приходилось жечь их, да и на них экономить: в доме рано ложились спать.
Василий Афанасьевич выгадывал на каждой копейке. Его предсмертные письма Марии Ивановне из Лубен, куда он уехал лечиться, полны забот о деньгах. «Бога ради, старайтесь собирать деньги, – писал он, – прикажи, чтоб всенепременно были собраны подушные… с людей по прошлогодней раскладке с штрафными. Кто позже 17‑го отдаст, то с рубля 4 коп., ибо в казну от 15‑го берут штраф… Коровам цену я положил по 40 рублей, но в нужде можно будет уступить и дешевле… Быков надобно продавать… лучше всего на Шишацкой ярмонке… взять сначала худших… всех же на ярмонку отнюдь не выгонять и никому не показывать лучших, пока не продадутся худшие…» И умирая, он думал о тёлках и быках, о каком-то брянском купце, с которого нужно взыскать долг (и непременно ассигнациями), о продаже мест на ярмарке. В Васильевке специально устраивались для этой цели ярмарки – торговцы платили за занимаемые ими места.
С детства завидовал Гоголь своим сверстникам, одевавшимся лучше его, имеющим новые дрожки или коляску – и он и родители ездили только в подержанных, взятых за ненадобностью из конюшен Дмитрия Прокофьевича или тётки Анны Матвеевны. Это были какие-то барки на колёсах, разбитые, с облезшей краской, в них стыдно было показываться на людях.