Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

— Я хочу вам также послать три первые песни вашей «Мессиады» на итальянском языке, — добавил Лессинг. — Поскольку во время моего путешествия по Италии я познакомился с переводчиком, у меня есть все основания рассчитывать на получение следующих частей великой поэмы.

— Какая приятная новость! — воскликнул Клопшток. — Перевод, о котором я и не подозревал!

Когда же пришла пора прощаться, один назвал другого «о, благородный Лессинг», а тот его «дорогой мой Клопшток», что явно свидетельствовало об искреннем, без тени взаимной зависти, почтении друг к другу.

В Вольфенбюттеле Лессингу было дозволено наконец, после стольких лет, покинуть свой проклятый замок и вместе с семьей переехать в так называемый дом Бёрнера, расположенный в непосредственной близости от дворцовой площади. Лессинг когда-то был здесь, и дом показался ему достаточно просторным, однако для большой семьи, да еще с непоседливыми детишками, он был тесноват. Лессинг решил на первое время поступиться собственными удобствами, оставив пока в замке свои личные вещи, книги, журналы, письма, рукописи.

Хуже было другое: выяснилось, что выданные ему авансом деньги утекли, как вода сквозь пальцы. Поскольку Ева, по его совету, не привезла с собой никакой мебели, он был вынужден покупать самое необходимое, вещь за вещью, на всевозможных распродажах. Между тем он продолжал посылать деньги и своей больной матери, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Так что вечерами, когда дети спали, он сидел вместе с Евой за столом и чаще, чём ему бы того хотелось, занимался денежными подсчетами, пытаясь свести концы с концами. Однажды он, смеясь, сравнил себя с Фрицем и Энгельбертом, которые регулярно упражнялись в счете и письме под присмотром кантора Штегмана; избавившись от необходимости преподавать эти предметы, Ева и Готхольд могли, таким образом, учить детей более сложным наукам — латыни et cetera…

— У меня все — как у милого Фрица, — весело сказал Лессинг. — Поначалу я учил цифры, теперь приходится иметь дело с числами. Но в моем случае это, безусловно, шаг назад. А между тем ты даже представить себе не можешь, как я счастлив, несмотря ни на что. Ты рядом, и любая задача кажется мне разрешимой. Как тебе нравится этакое безрассудство? — И, не дождавшись ответа, добавил с улыбкой: — Если же станет невмоготу, я добьюсь повышения своей пфальцской пенсии.

— Как будто это так просто!

— Вот увидишь, все получится. Вода камень точит. Письма ведь пока еще никто не отменил.

Но Ева знала, что говорила. Она была уроженкой Пфальца и предвидела немалые трудности на пути Лессинга.

Курфюрст Пфальцский и его всемогущий министр финансов барон фон Хомпеш завидовали правителям различных, нередко еще более мелких немецких государств не только потому, что там имелись известные театры, но и потому, что все великие мужи жили где угодно, только не в Мангейме. Клопшток обосновался в Гамбурге, Виланд — в Веймаре, а Гердер и Лессинг — аж в Бюккебурге и в Вольфенбюттеле. Подумать только: в Вольфенбюттеле, в Бюккебурге!

А посему в Мангейме выстроили театр, которому не доставало лишь актеров; затем в Вольфенбюттель, к самому знаменитому из великих мужей, отрядили книготорговца Швана, каковой и не подозревал, что в предстоящей затяжной шахматной партии ему по-настоящему ведом лишь первый, самый незначительный ход. Шван доставил в Вольфенбюттель свидетельство — красиво оформленный, украшенный золотом диплом, удостоверявший, что Лессинг избран действительным членом пфальцской Академии наук. Ему назначалась пенсия в сто луидоров при условии, что раз в год он будет ненадолго приезжать в Мангейм для участия в заседаниях Академии. После того, как книготорговец Шван воздаст эти, пока лишь формальные почести, ему поручалось по всей форме пригласить Лессинга в Мангейм и заодно упросить его употребить весь свой авторитет среди актеров и актерских трупп на то, чтобы новый мангеймский театр, который по примеру его знаменитого предшественника собирались назвать «Национальным театром», обрел своих исполнителей.

Наконец-то Лессинг почувствовал, что признан. Но за дополнительное задание он взялся с большой неохотой.

— Меня охватывает ужас, — пожаловался он Еве, — при одной лишь мысли о том, что опять придется иметь дело с театром.

В конце концов при помощи Лессинга Мангейм залучил к себе лучших после труппы Экхофа актеров — труппу Абеля Зейлера, к которой принадлежала и несравненная госпожа Гензель.

В середине января 1777 года, заручившись согласием жены, Готхольд Эфраим Лессинг отправился по заснеженным дорогам в Мангейм. Престарелый герцог Карл предоставил ему отпуск.

В Мангейме Лессинг отыскал старых и обрел новых друзей и почитателей, и среди них — Мюллера-живописца, который принадлежал к окружению Гёте, был также не чужд литературного творчества и написал своего «Фауста». Наконец, специально из Дармштадта, а это составляло добрых три часа езды, прибыл славный Клаудиус вместе с Мерком.

— Скажите-ка мне, любезный Клаудиус, кто такой Мерк, чем он занимается? — прошептал Лессинг на ухо другу.

Но Клаудиус только рассмеялся.