Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Ева же сказала, что во время венчания ей вдруг подумалось, пойдет ли детям на пользу, если теперь им в некоторых случаях придется спрашивать также и мнение отца.

Дети — здесь все это знали — часто подолгу бывали предоставлены сами себе.

— Ты опасаешься, что я буду недостаточно строг? — спросил Лессинг, поймав себя на том, что он впервые употребил сердечное «ты», вообще-то принятое лишь между братьями и сестрами.

Брауншвейгско-люннебургский почтмейстер Фридрих Вильгельм Кёниг, смеясь, заявил, что все время пытался высчитать, сколько денег можно было бы сэкономить на извозчике, если бы они не поехали в церковь, а пригласили пастора к себе.

— Дай бог не иметь других забот, кроме этой! — воскликнул Иоганнес Шубак, опять не без иронии. Ему очень понравилась эта игра.

— Других забот? Мне придется вас разочаровать, — заметил Лессинг, ибо во время торжества его вдруг стал мучить вопрос, почему это он испросил разрешения на свадьбу у герцога, но забыл получить благословение собственной матери.

— В вашем возрасте еще испрашивать согласия у матери? — изумленно спросил Шубак.

— У нас так принято.

— Но ваша мать ведь не отказала бы вам? — допытывался Шубак.

— Это было и останется формальностью, но я пренебрег ею безо всякой нужды. Я намереваюсь в ближайшее же время написать матери письмо и попросить прощения.

Ева согласно кивнула. Она ценила то глубокое почтение, какое Лессинг испытывал к своей матери.

— Выходит, я более поэтичная натура, чем любой из вас, хоть и не умею сочинять стихи. Я так проникся атмосферой этого торжественного часа, что даже мои, казалось бы, посторонние мысли были о чудесном спасении, — а ведь любое долгожданное бракосочетание напоминает, в сущности, чудесное спасение, — заявил коммерсант Шубак.

— Громы небесные! Какое сравнение! — воскликнул почтмейстер, который уж давно объявил, что никогда не женится, потому что не хочет оказаться под каблуком у жены.

— Что ты имеешь в виду? — спросила мужа Анна Элизабет Шубак.

— А ты не догадалась? — Шубак удивленно взглянул на жену и обратился затем к Еве и Лессингу: — Давным-давно, в пятьдесят пятом году — мне тогда было двадцать три года — в Лиссабоне — а это очень важный для средиземноморской торговли портовый город — я изучал тонкости или, лучше сказать, тайны заморской торговли. Так вот, я жил в Лиссабоне, когда землетрясение разрушило город, вызвало ужасающие опустошения и погубило тысячи людей. Все, кого я там знал, пали жертвой катастрофы, в том числе и все соседи по дому, с которыми я делил кров. Один я чудесным образом остался в живых. — Вот это мне и вспомнилось.

— Я не хочу преуменьшать роль чуда в таком спасении, хотя, уверен, тому имеются и более земные причины, — заметил Лессинг. — Но одно меня удивляет: а не могла ли весть об этом чудесном спасении младшего сына гамбургского бургомистра достичь ушей обер-пастора Гёце?

— Да, конечно, еще бы! — сказал Иоганнес Шубак. — Я же сам рассказывал ему об этом случае!

— Тогда мне кажется странным, почему его проповедь о лиссабонском землетрясении не содержала и намека на утешение. Это несправедливо! Обер-пастор отнимает надежду, хотя не может не знать, что, по библии, она, как и любовь, есть неотъемлемая часть веры. — Лукавые морщины веселыми лучиками разбежались вокруг глаз Лессинга, когда он с деланной серьезностью добавил: — Но ведь еще Лютер сказал:

Всяк библии свое имеет толкование
И сообразно с ним возводит жизни здание.

На другой день после свадьбы, прослышав, что в Кадене, в загородном поместье своего кузена, остановился Клопшток, Лессинг уговорил Еву и почтмейстера поехать туда. Когда вышла в свет книга Клопштока «Немецкая республика ученых», Лессинг ощутил в ее сложном подтексте стремление объединить людей с развитым гражданским сознанием для совместной деятельности.

В Кадене их радушно приняли. Впрочем, иначе и быть не могло. Пока Еву и почтмейстера гостеприимно потчевали в доме чаем, Клопшток и Лессинг отправились прогуляться на свежем воздухе. Они расхаживали взад и вперед по широкой поляне среди весьма живописно и с большим вкусом расположенных по-осеннему пестрых групп деревьев. Чтобы видеть обоих собеседников, Еве было достаточно повернуть голову к широкому эркерному окну и слегка приподняться. Готхольд, хоть и был весьма солидной комплекции, казался изящным, почти хрупким рядом с огромным Клопштоком.

Клопшток предпочитал вести беседы на просторе этого старинного парка, так как имел обыкновение говорить очень громко и нередко чересчур экспансивно.

— Странно, что мы до сих пор не встречались, тем более, что нас связывают общие друзья — Глейм, Боде и Эберт, — заметил Лессинг.

— Нас связывают также и одинаковые жизненные испытания. Или, может, лучше сказать: разочарования? — ответил Клопшток. — Вас, как мне рассказывали, они постигли в Вене, в Италии, и в особенности, говорят, в Вольфенбюттеле; меня — при датском дворе и у Баденского маркграфа. Тот заманил меня в Карлсруэ и произвел в надворные советники.