God, Human, Animal, Machine: Technology, Metaphor, and the Search for Meaning

Порой трудно вспомнить, что история современности, как ее часто рассказывают, началась не с открытия или изобретения, а с мысленного эксперимента. Однажды ночью, когда Декарт был один дома и писал в кресле у камина (не самое лучшее место для мысленных экспериментов), ему пришло в голову, что нет способа доказать, что он не спит. Бывало и так, что он был убежден, что находится на этом самом месте, "одетый и сидящий у огня, в то время как на самом деле я лежал в постели раздетым!". Это осознание запустило спираль новых ужасов. Что, если злой гений манипулировал его чувствами так, что он видел внешний мир, а на самом деле ничего не было? Сомнения были настолько неумолимы, что он подумал, что его могут обманывать даже в кажущихся самоочевидными истинах математики и геометрии, что "я тоже ошибаюсь каждый раз, когда складываю два и три или считаю стороны квадрата, или в каких-то еще более простых вещах". Единственный способ исключить эти возможности, решил он, - это систематически сомневаться во всем, что он когда-либо считал само собой разумеющимся, в поисках прочного фундамента, на котором можно было бы построить философию. Он обнаружил это только после того, как наткнулся на парадокс при рассмотрении возможности того, что его вообще может не существовать. Предложение "Я не мыслю" было логическим противоречием, поскольку сама идея возникала у мыслящего субъекта.

Декарт вышел из своей темной ночи души убежденным в том, что единственное, чему можно доверять, - это само сознание. Когито - "я мыслю, следовательно, я есть" - утверждал внутренний опыт от первого лица как основу реальности. Но этот фундамент с самого начала был шатким. Решение поместить сознание за пределы физического мира, как мы уже видели, заставляло разум казаться все более нереальным, особенно по мере того, как механистическая философия становилась все более заметной в науке. И "трудная проблема" сознания, и неспособность построить машины с внутренним миром сложным образом связаны с этим разделением, которое было сделано в XVII веке.

Но разочарование, начатое Декартом, заставило усомниться не только в разуме, но и во внешнем мире. В конце концов, все, что мы знаем о реальности, приходит к нам через этот неопределенный инструмент. Возможность того, что мир является иллюзией, - вот что в первую очередь отправило Декарта в кроличью нору, и хотя в конце концов он вернул себе веру в физическую реальность, его вывод был неявно теологическим: он мог доверять взглядам своего разума на мир, потому что Бог добр и не обманет его (Августин фактически испытывал тот же скептицизм и пришел к тому же выводу примерно за двенадцать веков до него). Как только Бог исчез из поля зрения, обрести такую уверенность стало гораздо сложнее. Сомнительная связь между разумом и миром будет преследовать философию и в последующие века - этой проблемой занимались Лейбниц, Беркли, Кант, Ницше и другие, - но самым убедительным ответом на картезианский кризис стал, пожалуй, сам эмпиризм. Если наши органы чувств ненадежны, то единственный способ узнать что-либо о мире - это проверить его, измерить, взвесить, посчитать и описать на языке математики. Галилей, отец физики, по сути, провел то же разделение, что и Декарт: существует количественный мир, который можно измерить и предсказать, и качественный мир разума, содержащий цвета, звуки и ощущения - явления, которые не имеют материального существования и не могут быть изучены физическими науками. Сегодня мы продолжаем верить, что вещи, поддающиеся объективной количественной оценке, имеют "реальное" существование, не зависящее от нашего разума. Как однажды выразился писатель-фантаст Филип К. Дик, реальность - это "то, что, когда вы перестаете в нее верить, не исчезает".