Год длиною в жизнь

— Какая красота! — прошептала Мэдисон, и я не мог не согласиться с ней. Зрелище и впрямь было впечатляющим.

Для тех, кто впервые присутствовал на подобной церемонии, распорядитель пояснил:

— Всем нам в этом мире приходится сталкиваться с разными жизненными обстоятельствами. Одни рождаются в круге[35], другие приходят в него позже. Если вы принадлежите к последним, то просто смотрите и слушайте. Самое главное для вас — завести друзей, которые станут членами семьи.

Я покосился на внуков. Они взирали на происходящее как зачарованные, с раскрытыми ртами. Собственно, как и я.

— А для тех, кто видит меня впервые, сообщаю, что в детстве моим любимым развлечением была беготня по резервации за грузовичком с мороженым.

Я не ожидал шутки и засмеялся вместе со всеми, стараясь не обращать внимания на огненные кинжалы, впившиеся в мои бока.

— Нет, правда. Там, откуда я пришел, закончить начальную школу — уже маленький подвиг. — Его чувство времени было безупречным, и толпа моментально притихла. — Никто особенно и не рассчитывает, что ты поднимешься выше.

По полю вновь прокатился смех.

Я крепче прижал руку к животу и повернулся к Белле:

— Ему бы быть комическим актером разговорного жанра.

Она рассмеялась и положила руку мне на плечо.

— А теперь о серьезном. Сейчас мы начнем гимн Почет ветеранам, — объявил распорядитель. — Немногих наш народ почитает так же высоко, как ветеранов. Еще сотни лет назад их подвиги воспевали в песнях, и сегодня мы продолжим эту традицию. — Он помолчал и обвел толпу взглядом. — Если вы служили своей стране и защищали ее народ, прошу, окажите нам честь и сойдите в круг.

Рука Беллы по-прежнему лежала у меня на плече, и она легонько подтолкнула меня в спину. Но по какой-то непонятной причине я предпочел остаться на месте.

Барабан зашелся в гулком ритме, и ведущий певец испустил волчий вой, глядя на солнце.

— Ооууаауу…

Зрители обнажили головы и встали, а матери доблести — женщины, потерявшие своих детей на войне, — возглавили процессию, вошедшую в круг. Волосы у меня на затылке встали дыбом, и я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Это была жутковатая песня, внушавшая суеверный страх. Старинный речитатив с надрывом разносился над притихшим полем. Всякий раз, когда называлась очередная эпоха — Первая мировая война, Вторая мировая война, Корейская война, война во Вьетнаме, «Буря в пустыне» или «Иракская свобода», — из задних рядов доносились женские причитания и плач.

По телу у меня бежали мурашки. Белла прижалась ко мне. И я, хотя стоял вне пределов круга, как никогда в жизни, почувствовал себя неотъемлемой частью чего-то огромного и важного.

Столь же неожиданно, как и началась, песня оборвалась. Распорядитель шагнул к микрофону и произнес:

— Всем ветеранам, которые почтили нас своим присутствием сегодня, добро пожаловать домой и спасибо вам!

Эти слова застали меня врасплох. От волнения у меня перехватило дыхание, глаза защипало, и я едва удержался от слез. Хотя в моей жизни больше не было места смущению и стыду, я по-прежнему стеснялся своих чувств, особенно перед внуками. «Быть может, одной жизни мало, чтобы избавиться от предрассудков?» — спросил я себя.

А распорядитель тем временем продолжал:

— В армии я попал в парашютную школу и однажды, остановившись у двери самолета, спросил у инструктора: «Сколько у меня останется времени, если парашют не раскроется?» Тот ухмыльнулся и ответил: «Весь остаток жизни». И пинком вытолкнул меня из самолета.

Я снова рассмеялся и прошептал на ухо Белле:

— Нет, правда, этому малому самое место у микрофона комиков.

— Наверное, для него это слишком тяжело, — пошутила она.

— Я вижу, что некоторые из вас пребывают в смятении, — сказал распорядитель и улыбнулся так широко, что щель у него между зубами показалась гигантской.

Толпа притихла.

— Когда я улыбаюсь вам, вы не знаете, что делать: то ли улыбаться в ответ, то ли забивать гол.

Я опять расхохотался.

— Проклятье, все-таки он очень хорош!

Ведущий певец высоким фальцетом затянул следующий напев, мы послушали еще песни и посмотрели несколько танцев. Я протянул десять долларов одному из танцоров, чтобы он отнес их к барабану. В этот момент на арену вышел Два Стоящих Медведя, древний шаман племени с пронзительными умными глазами и сучковатым посохом, и начал читать дневную молитву.

«Да ему, наверное, не меньше сотни лет от роду», — подумал я.

Доставая свои колдовские штучки из мешочка сыромятной кожи, висевшего на поясе, шаман обратился за благословением к ветру, воде и земле.

— Это наш общий дом, каждого народа. Благодарим вас за то, что не оставили нас своим вниманием.

Я был ошеломлен его очевидной верой.

«А что, если он молится тому же Господу, только называет его другим именем?» — спросил я себя.

Шаман закончил церемониальную молитву, и распорядитель взглянул прямо на меня — так мне, во всяком случае, показалось.

— Душа в своем выборе приходит на землю, чтобы достичь следующего уровня самопознания, — сказал он. — Мы все — дети одной любящей матери, но, входя в этот мир, начинаем обратный путь к покою и единению.