Гномон

— И все же — дверь. Подход, угол, перспектива. Да. Для тебя, за плату, навсегда, да. Гномон отправится в путь и сделает для меня кое-что, Гномон трансформируется. Голубая морфо красивая. Атлас большой. Мертвая голова, если хочешь. Гномон станет тем, чем станет Гномон, камень задает течение реки, а не река стирает камень. Вселенная меняется, всегда была такой, в спутной струе: вода падает. Мёусю.

Вот оно что, точнее, что-то тут есть. В центре деревни стоит странная, открытая конструкция: будто из проволоки сделан план комнаты, где висят пять панелей.

— Куда падает вода?

— Вода падает из верхнего океана в нижний. Кровь и серебро, акула в воде, странствие героя. Апокатастасис и катабасис. Нет награды без риска. У всего есть цена, даже у антифинальности.

Вода падает. Слышишь?

Вода падает.

Я прислушиваюсь, и той частью себя, что касается длинного, странного сознания Загрея, — слышу.

* * *

Вспомни будущее, о котором тебе рассказывали в детстве, будущее, где пригороды располагались на орбите, а в каждом гараже стояла ракета. Теперь представь себе следующее будущее, и следующее за ним, и еще одно, пока не окажешься в голубой бесконечности, где дети сосут пальчики на внешних уровнях звезд, а холстом для художника служат целые планеты. Беспредельную игровую площадку человеческой жизни, где все возможности находят воплощение. Одни уподобляются богам, другие — созданиям из волшебных сказок, третьи — просто люди, пусть и неуничтожимые в привычных понятиях. И все радостны, и никто не печалится.

А теперь спроси себя: что случится, когда дети на этой площадке подрастут и осознают, что они все равно конечны, ограничены окончательной гибелью всего сущего? Et in Arcadia ego.[35]

Они обезумели.

А потом в один прекрасный день пришли в себя и продолжили жить так, будто ничего не произошло. Перестали об этом говорить, вроде бы смирились. Честное слово, я не знаю, какое из состояний вызывает у меня больший ужас.

Но на краю вселенной был дом, и в этом доме жили все забытые, покинутые, слишком странные и чужие этого разбитого идеального мира, и эти жители — освобожденные преступные личности, поэты и реформаторы, мечтатели и рецидивисты — не могли забыть. Случайно они оказались хранителями тайного знания, которое было притом очевидным, но остальные предпочли закрыть на него глаза.

Однако они знали, что такое конец, и боялись. Они решили что-то предпринять.

Они проголосовали и обнялись в последний раз как разделенные, разные личности. А потом выключили все свои протоколы безопасности и файрволы и приняли мысли друг друга. Разделили грехи, печали и устремления, всю грязь и скуку всех жизней, все темные тайны, которых стыдились, всю радость, любовь и страх. Прежде всего страх, и гнев, и решимость добиться цели, которая позволила каждому превзойти самость и стать другим, тем, что было нужно: новым созданием, одновременно разумом, оружием и крепостью — мной.

Я — Гномон, иногда именуемый Тысячеглазым, иногда — Модулирующим Каноном. Я помню, каково это — быть раздельным, суммой лишь одной жизни. Я помню, каково это — жить в общине, чувствовать поддержку, родство и заботу. Чувствовать, что даже этого недостаточно. Я помню, каково это — чувствовать поражение перед лицом обстоятельств. Помню сомнения и нерешительность. Помню страх.

Я их помню, но больше не испытываю.

* * *

Теперь уже все мое местное тело чувствует крылышки бабочек-мыслей Загрея, будто они решили на мне поселиться. То ли Z окончательно забыл о манерах, то ли контролирует микромозги хуже, чем прежде. Они протекают в меня. Если я посмотрюсь в зеркало, увижу, как их новое сознание встает в моих глазах? Если бы я снова увидел павлинообразные инстансы, покрылась бы их кожа яркими узорами крылышек, как цветок в глазах мухи?

Я подхожу к каркасу, который Загрей назвал Чертогом Исиды. В центре его нечто странное, не могу рассмотреть. Белый свет, черные тени, но все неправильно, будто они забыли, где им положено быть.