Гномики в табачном дыму

Из республиканской газеты от 5 октября 1955 года:

«Молодой талантливый режиссер Диомидэ Цирамуа ставит на сцене Московского драматического театра пьесу Эристави «Родина». Для оформления спектакля приглашен Александр Романенко. Музыку к спектаклю пишет известный советский композитор Акакий Лежава. Московский зритель увидит спектакль в начале 1956 года».

* * *

«Таинство тайны тогда объемлет и дол окрестный, и склоны…» — пробасил Брокиашвили своим приятным бархатистым голосом: он произносил «таинство тайны», как в оригинале, у автора, чего многие здесь и не ведали.

Была уже ночь. Брокиашвили принимал своих столичных гостей в банкетном зале уютного загородного ресторана. Бывая в ресторане, Брокиашвили обычно сразу давал директору определенную сумму, а потом официант, взяв по счету, остаток возвращал ему. Таким способом он избавлялся от прозаического процесса оплаты ужина. Но иногда, нет, не иногда, а часто, деньги полностью возвращались, так как вместо него платили другие, главным образом благодарные почитатели его таланта. На первых порах это коробило, но со временем он свыкся, смирился, поняв, что не изменить ему местных нравов. Но в этот раз ему очень не хотелось угощать гостей за чужой счет, ибо приглашены были самые известные тбилисские красавицы, а официант, как назло, возвратил ему денег вдвое больше того, что он оставил директору. Брокиашвили шепотом поинтересовался, кто и зачем передал их. Оказалось, директор консервного завода «вернул долг». Но денег директору он не одалживал; правда, замолвил как-то за него словцо секретарю райкома. Это, вероятно, и считал директор своим «долгом». Брокиашвили хотел вернуть деньги, но ресторан был пуст — разъехались посетители.

Возвращаться посреди ночи в город на своей белой «Волге» значило вызвать в городе пересуды, так как у гостиницы всегда околачивался кто-нибудь, поэтому гостей он привез сюда на черной «Волге» и двух «Москвичах». Пять прелестных особ, тонких как тростинки, легко разместились в «Волге» и, заливаясь звонким смехом, не переставали повторять: «Спасибо, спасибо!»

На следующий день была премьера «Коварства и любви» — с его участием, потому-то и были приглашены гости из столицы. Два близких приятеля прибыли на своих «Москвичах», захватив с собой пять прекрасных особ. Эти два друга всегда присутствовали на его премьерах и вообще частенько наезжали сюда, а «девочки» менялись. Нет, ничего «такого-этакого» тут не было, но скажите на милость, какая тбилисская красотка станет ездить в «район» на каждую премьеру?! Вот и привозили друзья всякий раз других прелестниц. Владелец черной «Волги» доставил их в гостиницу, разместил в специально для них приготовленных, до блеска вымытых и убранных номерах. Потом доложил Брокиашвили, поджидавшему у развилки дорог, что все в порядке, что девушки ошалели, увидев холодильники, набитые фруктами, напитками, и помчал машину домой, — как видно, намотался, обслуживая Брокиашвили и красавиц.

Белая «Волга» и два «Москвича» тоже поехали дальше — к двухэтажному особняку Брокиашвили.

С толком построенный гараж запросто вместил машины гостей. Свою «Волгу» Брокиашвили прикрыл брезентом и повел друзей наверх. И каждому предоставил отдельную комнату. Устроив их, он вышел на широкий балкон. Небо сверкало от звезд. Набрал полную грудь воздуха и громко, размеренно произнес: «Таинство тайны тогда объемлет… О, как прекрасны… (и быстро)… когда их тихо оденет небо (медленно, почти нараспев) в живые росы…» — «На что мне этот двухэтажный дом, «Волга», благоустроенный цветущий участок, якобы «по ошибке» вдвое превосходящий установленную норму?! Что мне в них?!» — «Ох, Диомидэ, Диомидэ…» Заходил по балкону. Прошел в кабинет, включил свет. Прислушался. Приятели, кажется, заснули. Вспомнил, что позабыл, и, стараясь не шуметь, каждому поставил у изголовья «боржоми», апельсиновый сок, коньяк и фрукты. Вернулся в кабинет, повторил перед зеркалом: «Таинство тайны…» Резко повернулся, сел за письменный стол и начал: