Гнёт ее заботы

Шелли поднялся, не позволяя удивлению проступить в ответной улыбке ― так как Байрон прибавил в весе за два года прошедшие с тех пор, как Шелли видел его в Швейцарии, а его волосы стали длиннее и в них поблескивала седина. Он выглядел, подумал Шелли, словно стареющий денди[207], навёрстывающий в пышных нарядах все то, что оставил в юности.

Байрон, казалось, видел его насквозь. ― Ты бы видел меня в прошлом году, ― радостно сказал он, ― до того как я встретил эту девушку Когни, теперь она моя ― эмм… экономка, и скажу тебе быстро сгоняет с меня лишний вес. Он заглянул за спину Шелли. ― Клэр надеюсь не с тобой?

― Нет, нет! ― заверил его Шелли. ― Я просто…

В это миг в проходе появилась высокая женщина, и Шелли запнулся. Женщина с подозрением уставилась на него, и он моргнул и отступил назад, но спустя мгновение она, по-видимому, составила о нем благоприятное впечатление и улыбнулась.

― А вот и Маргарита, ― немного неуверенно сказал Байрон. Он повернулся к ней и на беглом венецианском итальянском объяснил, что Шелли его друг и что на него не надо спускать собак или выбрасывать его в канал.

Она кивнула и сказала Шелли, ― Benedetto te, e la terra che ti fara.

― Э-э…, ― сказал Шелли, grazie[208]. Он украдкой взглянул на нее и пожалел, что занавески на высоких окнах у дальней стены комнаты были задернуты.

Маленькая Аллегра стояла теперь возле его ноги, вцепившись так сильно, что причиняла ему боль, и спустя мгновение он посмотрел вниз и заметил, как широко распахнуты ее глаза, и как она бледна.

Ее хватка ослабла, когда Маргарита повернулась и снова исчезла в глубинах дома.

― А где Мэри? ― спросил Байрон. ― Вас всех прибило к этому берегу? Последнее, что я слышал, вы гостили на курорте, недалеко от Ливорно.

― Мэри все еще там. Нет, я прибыл сюда поговорить с тобой о… ― он погладил темные локоны Аллегры… ― о наших детях. Ты написал мне, что…

Байрон вскинул пухлую руку. ― Э-э, ― сказал он, ― подожди. Он повернулся и подошел к занавешенному окну, и когда он повернулся обратно, Шелли увидел, что он хмурится и грызет костяшки пальцев. ― Я помню что написал. Не думаю, что все еще верю ― вернее все еще нахожу несколько занятным, так как вообще-то я никогда не верил ― все то, о чем я писал. Ты уничтожил письмо, как я просил?

― Да, конечно. Собственно, я здесь только потому, что ты запретил тебе об этом писать. Впрочем, не важно, веришь ты в это или нет, моя дочь Клара больна, и если эти армянские…

― Тс! ― прервал его Байрон, настороженно глянув в сторону прохода. Шелли показалось, что в его взгляде мелькнуло не только раздражение, но и легкий испуг. Улыбка, которой он одарил Шелли мгновение спустя, казалась натянутой. ― У меня на Лидо конюшня с лошадьми, и я часто выбираюсь на верховую прогулку после обеда. Не желаешь составить компанию?

― Конечно, ― помедлив мгновенье, ответил Шелли. ― Захватим Аллегру?

― Нет, ― раздраженно ответил Байрон. ― Она… ей здесь нечего бояться.

Шелли снова взглянул на Аллегру; она выглядела несчастной, но не чересчур. ― Как скажешь, ― ответил он.

* * *

Теплый утренний ветерок дул с материка, и на залитой солнцем вершине холма латинское песнопение священника казалось Шелли низким прерывистым рокотом, словно гудение пчел на далеком лугу.

Мэри смотрела на него вверх по склону, и даже с этого расстояния он видел гнев, проступающий в ее взгляде.

«Только не вини меня, ― несчастно подумал он. ― Я сделал все что мог, чтобы этого избежать, все, разве что не пожертвовал жизнью».

«Хотя, думаю, надо было. Думаю, надо. Но все же, я сделал очень много ― столько, что даже ты, женщина, написавшая Франкенштейна, вряд ли можешь себе все это представить и во все поверить».

* * *

Большой канал раздался в стороны, после того как слился с более широким каналом делла Джудекка[209], и, когда по правому борту поплыли величественные купола церкви Санта Мария делла Салюте[210], заслоняя от глаз океанские просторы, Байрон приказал гондольеру причалить к левому берегу, посреди шеренги гондол, пришвартованных перед Пьяцетта[211]. Похожий на клинок нос гондолы глухо ударился в каменную ступень причала, вспугнув стаю голубей, которые с шумом вспорхнули в залитое солнечным светом небо.

Дворец Дожей[212] угрожающе высился справа от Шелли. Два его нижних этажа с готическими колоннами создавали впечатление, что венецианский квартал поднялся из морской пучины, и теперь скрытые некогда под водой могучие каменные сваи беззащитно белели на воздухе.

Байрон велел гондольеру подождать, и, когда они выбрались на причал и поднялись по полудюжине каменных ступеней, он повел Шелли дальше, через выщербленную мощеную мозаикой площадь. Шелли придержал шаг, изумленно рассматривая белые изваяния на верхушках двух стофутовых колонн, обращенных к воде, но Байрон лишь сердито заворчал и захромал дальше.

Пьяцца Сан Марко ― гравюра 17 века