Гнёт ее заботы

― Мертва? Ненавидя его в этот миг, Мэри предприняла решительную попытку разделить его боль. ― Она была больна? А что с детьми?

― Она не была больна, ― сказал Шелли, и губы его разошлись, обнажая зубы. Он поднялся, подошел к каминной полке и поднял закопченный осколок стекла, который лежал здесь с тех пор, как они ходили смотреть на случившееся недавно солнечное затмение. ― Она была убита ― как и обещала мне ее убийца… почти четыре года назад, в Шотландии. Будь все проклято, я ничего не смог сделать ― совсем ничего ― чтобы ее защитить.

― Ее убийца женщина? ― спросила Мэри. Она раздумывала как бы потактичнее забрать у него осколок стекла, но это последнее утверждение ее потрясло.

― Или мужчина, если тебе угодно, ― раздраженно ответил Шелли. ― Я, ― он не сумел закончить, и на мгновение Мэри показалась, что скорее бешеная ярость, а не скорбь, сдавила его горло. ― И она была беременна, когда обнаружили ее тело!

Мэри не доставило особого удовольствия услышать это, так как Шелли расстался с Харриет больше года назад. ― Ну, ― отважилась она, ― ты всегда говорил, что она была слабохарактерной…

Шелли в изумлении посмотрел на нее. ― Что? О-о, ты, наверное, хочешь сказать, что она мне изменила. Ты так ничего и не поняла, верно? Мэри, она вне всяких сомнений думала, что это был я. Ты должна понять, ведь ты тогда тоже думала, что это я стоял над кроватью… Он покачал головой и сдавил зажатый в кулаке осколок стекла.

Внезапно Мэри стало страшно, что она понимает. Она вспомнила его непонятные страхи, и они вдруг перестали казаться таким уж нелепыми. ― Перси, ты хочешь сказать, что ― это существо, которого ты боишься…

Шелли ее не слушал. ― Ее тело было найдено плавающим в Серпантин Лэйк[194] в Гайд-Парке. Серпантин! Ей обязательно нужна была… эта чертова… насмешка? Неужели она ― он, оно ― в самом деле думает, что я не пойму, кто это сделал, без этого… намека.

Из его кулака заструилась кровь, но Мэри и думать забыла о том, чтобы забрать у него осколок стекла. ― Возможно, ― неуверенно выдавила она, оседая в кресло, ― будет лучше, если ты расскажешь мне больше об этом твоем… доппельгангере[195].

* * *

Этим же днем Шелли снова уехал в Лондон, а спустя два дня пришло письмо, в котором Шелли предложил ей руку и сердце; через два дня, тринадцатого декабря, они обвенчались, но радость Мэри была несколько омрачена подозрением, что он женился на ней главным образом, чтобы получить законное опекунство над двумя детьми от его брака с Харриет.

Мэри Шелли

Две недели спустя Клэр родила ребенка Байрона. Это была девочка, которую Клэр окрестила Аллегрой. После этого, в конце февраля, они всем семейством переехали в дом в маленьком городке Марлоу, в тридцати милях к западу от Лондона.

Здесь страхи Мэри начали понемногу угасать. Шелли не удалось получить опекунство над детьми Харриет, но сын Мэри и дочка Клэр, слава богу, были здоровы, и вскоре Мэри обнаружила, что беременна снова. В сентябре у нее родилась девочка, и они назвали ее Клара.

Даже Шелли, похоже, начал приходить в норму. Он держал ялик на берегу Темзы, всего лишь в трех минутах ходьбы от дома, и часто совершал прогулки на лодке вверх и вниз по реке, хотя все так же упорно отказывался учиться плавать.

Лишь в его произведениях временами прорывались былые страхи. Он написал ряд поэм, но большую часть года посвятил написанию длинной политической поэмы, которую он вначале назвал Лаон и Цитна, но затем переименовал в Возмущение Ислама. Мэри внимательно читала все его стихи ― она была немного встревожена поэмой названной «Сон Марианны», в которой город, стоящий меж горных пирамид, уничтожен огнем, и мраморные статуи ненадолго оживают ― но в Возмущении Ислама была только одна строфа, которая вызвала у нее неподдельное беспокойство:

… Являлся многим

Повсюду их подобный тени призрак;

Живым кошмаром он меж ними шел,

Пока они священным ужасом объяты,

В пучину смерти не бросались сами …[196]

 

ИНТЕРЛЮДИЯ 1 [197] : Лето, 1818

Я желаю тебе доброй ночи с венецианским благословением,

«Benedetto te, e la terra che ti fara!» ― будь благословен,

и земля, из которой ты вышел, будет! ― разве не прелестно?

Ты бы нашел это еще более прелестным, если бы услышал

это, как услышал я двумя часами ранее, из уст венецианской девушки,

с огромными черными глазами, лицом подобной Фаустине, и фигурой

Юноны ― величественной словно Пифия[198], с таинственно

мерцающими глазами и темным водопадом волос, сияющих в лунном свете ―

одной из тех женщин, которые могут быть кем угодно.

—Лорд Байрон, 19 Сентября 1818