Гнездо над крыльцом

Когда я увидел на столбике дорожного ограждения каменку с кормом в клюве, то никак не мог сообразить, где прячутся птенцы, которым этот корм принесен. Появление второй птицы, явная обеспокоенность их убедили, что гнездо совсем рядом, но ничего похожего на подходящее укрытие я обнаружить не мог. Перешел на другую сторону дороги, но каменок это не успокоило. А сверху, набирая скорость, катил тягач с фургоном. Мимо птиц огромная машина промчалась в мгновение ока, но и его хватило, чтобы одной из них незаметно от меня юркнуть в гнездо. Так и пошло: проносится автомобиль — птенцы получают корм, пуста дорога — взволнованно чекают на столбиках с гусеницами в клювах. Интересно, что ждали они автомобиль только со своей стороны, который катил под уклон. А те машины, которые шли на подъем, хотя и медленнее, они пропускали.

Каменка может не только умело скрыть месторасположение гнезда, но и отвести от него четвероногого хищника. Чаще это делает самец, особенно когда самка занята насиживанием. Он то и дело опускается перед бегущей через его участок собакой, настойчиво стараясь привлечь ее внимание к себе. Пусть гнездо находится в недоступном для врага укрытии, птица не успокоится, пока не отведет зверя метров на сто. Если смотреть на ее действия со стороны, кажется, будто маленькая птица вежливо провожает случайного попутчика, указывая ему дорогу. На мелких зверьков самец набрасывается смело и яростно, сусликов, которые при случае не прочь разграбить гнездо, отгоняет силой, за несколько уроков приучая к тому, чтобы держались подальше. Воодушевленный собственной отвагой, самец может даже вскочить на спину зверьку, особенно молодому, если тот окажется неподалеку от гнезда.

Выход птенцов из гнезда зависит от того, где оно устроено. Из норки в отвесном обрыве, из трещины в стене им приходится вылетать так же, как вылетают слетки воробьев, горихвосток, скворцов. Но когда перед выходом из норки или щели есть небольшая, хотя бы в две ладони горизонтальная площадка, она несколько дней служит выводку чем-то вроде преддверия в большой мир, где молодые каменки привыкают к жизни под открытым небом. В хорошую погоду они выходят на эту площадку, здесь встречают родителей с кормом. Голодный птенец кланяется, резко вздергивая коротковатый хвост, так что становится видно его белое основание. На фоне рыжеватой земли, выгоревшей травы эта белизна как сигнал: сюда, ко мне. При этом птенец своеобразно шипит, как сорвавшийся со стопора часовой механизм. В первые дни ошибаются, конечно, и кланяются не только родителям, но и любой пролетающей поблизости птице своего роста, например, воробью. А чуть что подозрительное — проворнее мышей заюркивают без толкотни в спасительную норку и отсиживаются в ней несколько минут, пока не позовет отец или мать. Но со временем птенцы уже не ждут разрешения, у них прибавляется смелости, выходят сами, начинают пробовать крылья, отлетают в сторонку. И опять — при малейшей опасности мигом в гнездо. Покинув дом окончательно, выводок еще несколько дней остается под родительской опекой. Потом самка строит новое гнездо, остывает к птенцам и отец, и молодняк начинает самостоятельную жизнь.

Каменка считается довольно посредственным певцом, а между тем полного представления о ее певческих способностях нет. Весенняя песня самца, действительно, маловыразительна и неблагозвучна: этакое сипловатое щебетание. К тому же какая-либо фраза его песенного набора может повторяться многократно, 15–20 раз в минуту, что только усиливает уверенность, что некому заслушаться таким исполнителем. С таким же щебетанием самец взлетает во время токования. Поднявшись невысоко над землей и немного потанцевав в воздухе, он опускается на прежнее место или перелетает на новое, продолжая до назойливости один и тот же мотив.

Но ведь ближайшая родственница нашей каменки, плясунья — одна из самых талантливых пересмешниц в птичьем мире. Так неужели лишена такого дара каменка? Нет, и у нее бывают дни, когда собственной песни оказывается мало. Я не берусь утверждать, что мастерство подражания одинаково у всех каменок, но несколько раз мне встречались такие, которые заслуживали похвалы безупречным повторением чужих голосов, хотя и не проявляли они при этом особой музыкальности. Одна из них за час по нескольку раз повторила крик встревоженного чибиса, беспокойное пиньканье зяблика и чимканье рассерженного домового воробья, негромкую угрозу жулана, тарахтение большой синицы и отдаленное карканье серой цапли, лишь дважды красиво и выразительно посвистев чечевицей. Через день она снова плакала чибисом, изображала беспокойство зяблика, но чаще всего выкрикивала сигнал пустельги, добавляя к нему журчание полевого жаворонка. А вот вопрос чечевицы повторила всего раз, но в иной интонации, чем накануне.