Гнев Мегрэ

— Нет… Я уже говорил вам, что защищаю довольно редко… Я скорее юрисконсульт…

— Значит, вы весь день будете дома?

— Если только у меня не назначена какая-нибудь встреча в городе… Минутку…

Он снова открыл дверь в соседний кабинет.

— Люсетт!.. Пожалуйста, взгляните, сегодня во второй половине дня я должен идти куда-нибудь?..

Мегрэ показалось, что девушка плакала. Ни глаза, ни нос у нее не были покрасневшими, но взгляд был тусклый, и в нем сквозило беспокойство.

— По-моему, нет… Все ваши встречи назначены здесь…

Однако она справилась по своей красной записной книжке.

— Да, здесь.

— Вы получили ответ… — заключил адвокат.

— Благодарю вас…

— Вы думаете, я вам потребуюсь?

— Пока не знаю точно, но ведь никогда не предугадаешь… До свидания, мадемуазель…

Не поднимая на него глаз, она кивнула в ответ. Жан-Шарль Гайар провел комиссара в коридор. Дверь приемной была приоткрыта, и, проходя мимо, можно было увидеть ноги ожидавшего там мужчины.

— Еще раз благодарю за телефон…

— Пустяки…

— Извините меня…

Когда, пройдя метров пятьдесят по тротуару, Мегрэ обернулся, Гайар все еще стоял на пороге и смотрел ему вслед.

Глава 7

Это случалось с ним много раз, случалось часто, но никогда еще не было столь отчетливо, столь характерно. Чем менее ты уверен в себе, чем меньше фактов у тебя в руках, тем с большей настойчивостью идешь по намеченному пути.

Говоришь себе, что ты волен в случае надобности повернуть все на сто восемьдесят градусов и искать в ином направлении.

Посылаешь инспекторов направо и налево. Тебе кажется, что ты топчешься на месте, но потом обнаруживаешь какую-нибудь крохотную новую зацепку и начинаешь осторожно продвигаться вперед.

И в тот момент, когда ты ждешь этого меньше всего, нить вдруг выскальзывает из твоих рук. Ты уже больше не управляешь расследованием. Факты повелевают тобой, и тебе приходится делать шаги, которых ты не предвидел, к которым не готов.

И тогда проходит один или много томительных часов. Ты допрашиваешь самого себя. Ты задаешь себе вопрос, не пошел ли ты сразу, с самого начала, по неверному пути и не окажешься ли перед пустотой или, еще хуже, перед фактом, что реальность весьма отличается от того, что ты себе вообразил.

В конце концов какова была его единственная отправная точка? Всего лишь убеждение, подкрепленное — что правда, то правда — опытом: люди из преступной среды, всякий сброд, как их теперь называют, не душат. Они действуют револьвером, иногда ножом, но в анналах Уголовной полиции нет даже намека хотя бы на единое преступление в этой среде, когда в вину вменялось бы удушение.

И еще одно: они бросают свою жертву на месте преступления, и тем более в архивах не зарегистрирован ни один случай, когда убийца хранил бы у себя труп в течение нескольких дней, а потом подбросил его на улицу.

Итак, комиссар был буквально загипнотизирован последним вечером в жизни Буле, его телефонными звонками, его ожиданием у двери «Лотоса» рядом с одетым в ливрею Микеем, всем, вплоть до той самой минуты, когда Буле непринужденной походкой пошел вниз по улице Пигаль.

Все построение Мегрэ держалось на этом и еще на истории с полумиллионом франков, взятым из банка двадцать второго мая.

Это построение предполагало, что не произошло никакой любовной драмы в «маленькой Италии» на улице Виктор-Массе, что три женщины живут там в мире и согласии, именно так, как это кажется с первого взгляда, что у Эмиля Буле не было любовницы и, наконец, что Антонио — честный человек.

Окажись одна из этих гипотез, вернее, не гипотез даже, а фактов, в которых он был убежден, неверной, и все его построение рухнет.

Не потому ли у него был такой недовольный вид и он продолжал заниматься этим делом с некоторым отвращением?

День был жаркий. Солнце палило через окно, хотя комиссар опустил штору. Он и Люка сняли пиджаки, закрыли дверь и занялись работой, которая, возможно, заставила бы судебного следователя только пожать плечами.

Правда, следователь, которому поручили вести дело, не тревожил их, твердо уверенный, что в подоплеке здесь — какое-то пустяковое сведение счетов, да и пресса не уделяла больше этому внимания.

«Адвокат не убивает своих клиентов…»

Эта фраза уже становилась ритурнелью, он никак не мог освободиться от нее, словно от навязчивой песенки, которую слишком часто передают по радио или телевидению.

«Адвокат…»

Однако сегодня утром, после похорон, он снова отправился к метру Жан-Шарлю Гайару, но вел себя там насколько мог благоразумно. Выйдя из церкви, он как бы случайно проводил адвоката до улицы Ла Брюйер, задал ему несколько вопросов, старался не проявлять настойчивости.

«Адвокат не убивает…»

Это было такое же уверенное, такое же обоснованное утверждение, как и то, из которого он исходил:

«В преступном мире не душат…»

Только ведь известного адвоката не вызовешь на набережную Орфевр и не подвергнешь его многочасовому допросу, не рискуя обрушить на себя гнев всей Коллегии адвокатов, если не всего юридического аппарата.