Глухая Мята

— Ваше мнение, товарищ Изюмин? — спрашивает Раков, делая маленькую заминку перед словом «товарищ». Всего, может быть, долю секунды длится заминка, но лесозаготовители понимают, что к механику Раков обращается совсем не так, как к другим, что в прибавленном слове «товарищ» скрывается доля иного отношения к Изюмину, чем к другим.

— Вы согласны стать на штабелевку?

— Да! — коротко отвечает Изюмин, склоняя крупную, заседевшую на висках голову. — Можете продолжать дальше вашу беседу с товарищами! — прибавляет он вежливо.

— Ой, как хорошо! — неожиданно для всех восклицает Дарья, все время молча стоящая в уголке комнаты. — Ой, как хорошо! — повторяет она и радостно всплескивает руками. Она вся сияет оттого, что в бараке люди приходят к согласию, что вопросы решаются без споров и скандалов, что создалась дружная, согласная обстановка. Дарья, радостно рванувшаяся к Изюмину, вызывает у лесозаготовителей теплое, ласковое чувство, а Михаил Силантьев снова, как в то памятное утро, думает: «Глаза у нее, ну, ровно у матери! И вовсе не чумная она, а душевная!»

Но механик Изюмин по-другому откликается на восклицание Дарьи. Очень учтиво, очень весело, но насмешливо он спрашивает ее:

— Вы что же, Дарья Власьевна, сомневались во мне?

— Ой, что вы! — пугается Дарья. — Я и не думала!

— Я прощаю вас! — говорит механик и утыкается в книгу, появившуюся неизвестно откуда. Он как бы показывает этим, что разговоры окончены и что они, собственно, не стоят и выеденного яйца, — Изюмин и не думал отказываться от штабелевки, а, наоборот, горел желанием катать бревна.

— Теперь о рабочем дне! — говорит Раков. — Есть предложение работать по десять часов. Его вчера внес Семенов… Прошу высказываться!

Но высказываться никто не желает.

— Утвердить! — говорит Никита Федорович, поглаживая бороду. И никто не возражает ему.

— Мы организовались в единый коллектив! — торжественно восклицает механик Изюмин, бросая книгу, и в этот момент кажется, что у него под мышкой зажат пузатый портфель.

Глава четвертая

1

Григорий Семенов вторые сутки на ногах.

В одиннадцать часов утра выходит он из центрального поселка леспромхоза. На небе полыхает по летнему солнце, крутится колесом, окунается лучами в проклюнувшееся средь кустарников озерцо. Жарко по-настоящему. На ветластой осине дерутся, озорничают воробьи…

Рядом с Григорием шагает жена Ульяна, впереди перепрыгивает через лужицы мальчик лет десяти — Валерка. Они провожают отца. Идут берегом Оби. Неспокойна река — на ней, как и на земле, бегут журчливые ручейки; грязная, серая, источенная водой, пористая, как сыр, она готова двинуться на север. Если прислушаться, можно уловить звонкий треск льда.

— Валерий! — говорит Ульяна сыну. — Беги вперед, мне нужно с отцом поговорить.

Он послушно забегает вперед, разбрызгивает лужи. Капельки воды вспыхивают на солнце пологой радугой… Ульяна невысокая, смуглая, нос у нее с горбинкой, губы полные и растрескавшиеся, а профиль чуть-чуть мужской.

— Не тронулась бы река, Григорий! Ты где переходишь?

— У разбитой ветлы.

— Далеко! Смотри, Гриша, будь осторожен! — Она берет его руку, просовывает пальцы меж его пальцами, ласково пожимает.

— Не волнуйся, Уля! — благодарно говорит он.

— Не гусарствуй! — просит она.

Ульяна долго и внимательно глядит на Обь, на ручейки, потом на небо, раздумывает, ищет приметы близкого весноводья. Она приметлива, знает Обь, и, когда снова обращается к мужу, ее лицо спокойно.

— Как у тебя дела-то, бригадир? — спрашивает она, ласково сжимая его пальцы.

— Ничего! Рубим понемногу!

Ульяна замедляет шаги… Григорий для нее — открытая книга, набранная крупным шрифтом. Ульяна читает ее легко. Стоило ответить ему на вопрос — «ничего!» — и при этом небрежно, мельком улыбнуться, как поняла она, что неважно идет дело у бригадира в Глухой Мяте. Прямо об этом Григорий никогда не скажет: упрям он, настойчив и — уж она-то знает! — самолюбив. Странно уживаются в нем мальчишество, житейская непрактичность, застенчивая нежность с твердостью, упрямством, фанатической преданностью делу. В тот день, когда она впервые увидела Григория, ее поразила эта редкая смесь мужества и мягкости — поглядела Ульяна на губы, на подбородок Григория и подумала: «Ого! Этот человек способен на многое!» А перевела взгляд на глаза, на тонкие ноздри маленького носа и внутренне улыбнулась: «Мальчишка он еще, маленький и славный!» И еще одно поразило Ульяну — начитанной она была, большой книжницей и, поглядев впервые на Григория, подумала, что напоминает он чем-то молодого Петра, описанного Алексеем Толстым. Такой же долговязый, мелкоголовый, и губы гузкой, и руки аршинные, да и походка птичья, подпрыгивающая. «Вон куда метнула!» — посмеялась над собой мысленно Ульяна, но он именно таким остался в ее памяти. Разным был в жизни Григорий, неожиданным, но для нее всегда понятным.

— Успеете до навигации вырубить Глухую Мяту? — прямо спрашивает она.