Глухая Мята

И только Михаилу Силантьеву неведомы заботы товарищей, живет он одиноко, носится по земле, как перекати-поле, а вернется в общежитие, бросит на кровать пропотевший ватник и усядется на табуретку — вот и дома! Выпьет в честь возвращения стопку-другую спирта и снова начнет плести сложную паутину жизненных дорог — скитаться по общежитиям и заезжим комнатам. Поэтому Силантьев посмеивается над товарищами, похохатывает.

— Эй вы, кулачье! — задиристо говорит он. — Чего опустили головы?.. Вот истинно — кулачье. Вам что, денег мало?!

Силантьев лежит на лавке, разбросав руки, курит, лихо поплевывает, издевается над товарищами:

— Дожил до хорошей жизни красный партизан Никита Федорович Борщев! Кулаком стал!.. Ты, Никита Федорович, честно признайся: на раскулачивании бывал?

— Ну бывал! — рассеянно отвечает старик. — Бывал, как говорится, и не раз бывал…

Силантьев восторгается прямодушным ответом Борщева — сучит, трясет ногами и едва не падает со скамейки.

— Значит, опыт имеешь! — хохочет он. — Вот раскулачь себя… Куркуль ты, Никита Федорович!

— Глупости говоришь, Силантьев! У нас личная собственность разрешена, — медленно поворачивается к нему Георгий Раков.

Механик электростанции Валентин Изюмин, тоже не участвующий в заботах лесозаготовителей об огородах, отрывается от книги, устало потирает виски — все время, пока работала радиостанция, он читал, сосредоточенный и отсутствующий. Аккуратно положив книгу на краешек стола, Валентин Семенович прислушивается к разговору лесозаготовителей, чуть приметно — краешками губ — иронически улыбается.

— Личная собственность, конечпо, будет постепенно отмирать, — важно и уверенно продолжает тракторист. — Сейчас же, в период перехода к коммунизму, мы временно сохраняем личную собственность…

При словах «мы сохраняем» механик улыбается во все лицо, но в разговор не вступает, а ждет дальнейших слов Ракова. Тракторист же, видимо, не собирается говорить — отворачивается от Силантьева и принимает прежнюю позу, которая теперь насыщена выражением окончательности и бесспорности высказанной им мысли. «Я сказал, свое дело сделал, а вы как хотите! — говорит поза Ракова. — И то, что я сказал, — истина. Никаких других мнений быть не может!»

— Скажите, Раков, а лопата — орудие производства или нет? — вежливо осведомляется Изюмин.

Раков думает, потом неохотно отвечает:

— Ну, предположим, орудие… Что из этого?

— Ничего особенного. Ответьте на такой вопрос! Вы вскапываете огород лопатой, получаете продукт и считаете его личной собственностью? Скажите — почему, коли лопата орудие производства и не считается личной собственностью… Что вы скажете на это? Как развяжете узелок? — монотонным голосом говорит механик и скучающе, пожевывая губами, смотрит на Ракова. — Развязывайте.

Выслушав Изюмина, Виктор и Борис переглядываются, подталкивают друг друга локтями и разом улыбаются.

— Вопрос поставлен неверно! — осторожно говорит Виктор. — Вы, Валентин Семенович…

— Постойте, Виктор! — умоляюще, но иронически складывает руки механик. — В ваших знаниях я уверен! Мне хочется услышать ответ от Ракова. Он так убедительно поучал, что я уверен — ответ последует… Мы ждем, товарищ Раков!

Лесозаготовители действительно ждут. Петр Удочкин, тот даже подался вперед, чтобы не пропустить ни слова, а Никита Федорович многозначительно щурится, важно оглаживает бороду, помигивает на Ракова.

Бригадир Семенов туго сжал рот и смотрит на тракториста так напряженно, точно силится помочь ему.

— Мы ждем!

Раков никак не реагирует на восклицание механика — хранит прежний самоуверенный вид, но думает, наморщив лоб, как ответить, и, наконец, небрежно бросает:

— Вы неправильно поставили вопрос…

— Почему?

— Неправильно, и все! — сердито отвечает Раков.

Механик смешливо, точно восклицает: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!», разводит руками:

— Почему все-таки?

— Лопата не орудие производства.

— Вы же сами утверждали, что орудие…

— Мало ли я что сказал… Оговорился!

Лесозаготовители осторожно двигаются, передыхают. Изюмин поднимается, проходит по комнате, остановившись против Виктора, дружески просит:

— Поясните Ракову, Виктор!

Гав вспыхивает. Непонятно, почему смущается он — то ли от напряженной тишины в комнате, то ли оттого, что словно к товарищу — умному, знающему — обратился к нему механик, то ли оттого, что Раков со злостью смотрит на него. Но отвечать нужно, а почему — он тоже не знает, но чувствует, что должен ответить на просьбу механика. Изюмин стоит перед ним с открытой, ласковой улыбкой на красивом, умном лице. Виктор делает широкий жест:

— В этом вопросе главное заключается в том, кому принадлежит орудие производства и как оно используется. Ведь вы, Георгий Филимонович, копаете лопатой свой, заметьте, свой огород и работаете сам, а не предоставляете лопату в распоряжение наемного рабочего. Вот в чем разница!

— А вы молодцом, Виктор! — похлопывает его по плечу механик. — Я уверен — вы обязательно поступите в институт!

Потом, подумав, так же дружески обращается к Ракову: