Глубокое ущелье

Осман-бей немного успокоился. Значит, шейх Эдебали уже знает о его избрании, и теперь ему легче будет говорить с человеком, который не хотел отдать за него свою дочь. Он все еще любил Бала-хатун, которую с детства все звали Балкыз. Шейх Эдебали происходил из Аданы, первая жена его была арабкой. Может, поэтому у Балкыз были такие огромные черные глаза и полные, сочные губы, свидетельствовавшие о ее ранней зрелости. Стройный, словно молодое деревце, гибкий стан, плавная походка, идет покачивается. А как звонко она смеялась, обнажая в улыбке ровные белые зубы. Три года назад, когда Балкыз было четырнадцать, заручившись ее согласием, Осман-бей попросил ее руки у отца. Однако шейх счел неуместным сватовство, совершаемое в тайне от Эртогрула, и, даже не поговорив с дочерью, отказал, сославшись на ее малолетство. А это могло означать только одно: «Ты нам в зятья не подходишь». Осман-бей, хоть и не показывал виду, был оскорблен отказом. С того дня стал реже улыбаться, чаще впадать в гнев. Было в нем задето мужское самолюбие, и, казалось, ничто не могло залечить этой раны. И если бы не обременяли его сейчас власть и ответственность, не нужен был бы ему совет шейха, ни за что не согласился бы он на это свидание. В досаде потеребив усы, спросил просто так, чтобы избавиться от неприятных мыслей:

— Значит, поп Маркос — лихой следопыт?

— Лихой. Повел нас, по сторонам не рыская, без остановки по следу шел, довел до караджахисарской земли.

— Значит, любили они твоего покойного брата?

— И еще как... Видал бы, мой бей, как бабы убивались. Вот такие ребятишки и те плакали. Попадись им тогда наши кровники разорвали бы.

— Храбрый джигит был Демирджан. И друг и враг мог на него положиться. Прям был, что столп. Прямота — сурова, а брат твой, если надо, и мягким был. Словом, справедлив не только к себе был наш Демирджан — и к другим тоже. Силен, да не показывал, ловок, да не хвалился.

За порыжевшим от солнца холмом в глубокой лощине дорога раздваивалась: направо шла в Иненю, налево — в Итбурун. Отсюда до реки Итбурун простиралась голая степь. Показался колодец, из которого кто-то доставал воду. Осман-бей спросил:

— Хочешь пить, Керим Челеби?

— Нет, мой бей.

— Сказал: «Челеби», а ведь слыхал, будто Баджибей запретила так называть тебя...— Он помолчал.— Вот ты расстраиваешься, а зря — не так уж плохо все складывается. В медресе-то и лепешки сейчас сухой не сыщешь. Что бы ты делал, куда пошел, став муллой, Керим Джан?

В человеке у колодца они узнали пленника с цепью на ноге. Он провел ночь в Сёгюте, а на заре отправился в путь. Пленник не

слышал стука подков, лишь подняв ведро над головой, заметил коней и робко улыбнулся.

— Путь добрый, джигиты! Воды испить не хотите? — То ли не видел он Осман-бея в Сёгюте, то ли не ожидал встретить здесь и потому не узнал.— Напоить коней ваших? Я сейчас еще достану...

— Нет! Да будет беда твоя в прошлом! Куда ты собрался?

— Зашел в Сёгют к Эртогрул-бею, и надо же... Всем я несчастье приношу... Да упокоит его аллах в раю!.. Беем стал его сын Осман. Думаю, не до пленников ему сейчас. Пойду в Игнеджи, в Тараклы. Не знаю, правда ли, но слыхал я, благодатные там места. Самса Чавуш со своим племенем кайи там живет. Взял вот ноги в руки. Посмотрим, что нам аллах уготовил, в Сёгют загляну на обратном пути.

Он говорил, глядя в землю, и не видел, что Осман-бей вынул деньги. Когда у ног его упал венецианский золотой, вздрогнул. Может, и не узнал Осман-бея, но по деньгам понял — перед ним знатный воин. Растрогался, припал к его руке.

— Имя твое соблаговоли, джигит! Имя!

Осман-бей медленно отнял руку.

— Сочти наше малое за многое, приятель. Ничего мы тебе не сделали, чтобы имя наше помнить.

— Да сохранит вас великий аллах от бедности да нищеты, от бед видимых и невидимых!

— И тебе пусть дарует избавление! — Осман-бей пустил коня, но через несколько шагов натянул поводья, обернулся.— Ты здесь раньше проходил?

— Нет.

— Не забреди в болото — пропадешь! По этой дороге доберешься до обители шейха Эдебали в Итбуруне. Он даст тебе проводника, переведет через Сакарью.

И они пришпорили коней.

Керим снова загрустил, а Осман-бей, как все воины при виде побирающегося пленника, ощутил страх перед неудачей.

— Неплохо ты начал службу воина, Керим Джан! Самого главного голыша отделал. Радуйся, что он не настоящий голыш.

— Не настоящий?

— К счастью, нет. Дели Балта говорит, что после разгрома Джимри остался он без хозяина, а был он наемным ратником у Караманоглу. Как в стране порядка не стало, кое-кто из наемников переоделись дервишами, а большинство голышами заделались.

— Откуда узнал Дели Балта, что он не настоящий голыш?

— Просто. Спросил, кто столп мира? Никто, кроме маленького чернявого дервиша, и не знал. Остальные и о двух имамах не слыхали. А вот черненький лысый — тот голыш настоящий. И лихой!

Наш Дели Балта опростоволосился. Узнал, что они из Дамаска идут, и решил посмеяться над лысым — очень уж тщедушным показался.