Глубокое ущелье

— Можешь считать: триста алтынов, золотых, желтеньких, звенящих алтынов у тебя в мошне.

И без того узкие глаза Чудара превратились в щелки. Блеск в них погас.

— Да что ты! Какую беду придумали вы на мою голову? Решили кровь мою выпустить да с хлебом ее, как суп, съесть за триста алтынов? Не пойдет, меньше чем за четыреста не согласен.

— Чтоб тебе провалиться, проклятый Чудар! Говорят, только среди евреев есть жиды, а у монголов — нет. В кого же ты уродился? Не спросил, что за дело, а уже рядишься?! Куда это годится?

— Верно. Набиваю цену, не спросив, в чем дело. Знаю, какие вы безбожники. Будь дело не лихое, вы бы в него не впутались, а впутались, меня бы не пригласили. Потому и говорю: четыре сотни. И то, считай, дешево, Перване. Молодую чинару задешево рубят, а древнюю — попробуй. Нет, откажусь, пожалуй, за четыреста, потребую пять сотен.

— Триста, и ни монеты больше. А то и меньше, ибо на сей раз дело у нас не труднее, чем глоток вот этого благословенного вина отпить.— Он отхлебнул из чаши.— Я бы больше двух сотен не дал, хватит. Помолись за господина нашего кадия Хопхопа. Любит тебя.

— Так какое дело?

— Пустяк. Возьмешь с собой несколько джигитов, поедешь к реке. Там бабы белье стирают. Выберешь из них одну девку, кинешь в седло и — поминай как звали. Вот и все.

— Так, значит? Поехать, схватить, кинуть в седло... И все. Чтоб мать твоя сдохла, поганый Субаши! Такое легкое дело, и ты сам не взялся за него?! Запросто отдал триста желтеньких, не захотел к себе в пояс положить? Ай-ай-ай, отчего же?

— Да так, по глупости. Откровенно говоря, в голову не пришло. Вот и все... В самом деле, неужто я глупее всех на свете? Предложили бы мне, не отказался.

— Видал, Перване? Недаром сказано: «Нет в этом мире зелья, подобного вину». И еще: «Кто советуется, без помощи не останется». Так говорили монголы — наши предки. Говорили еще: «У всех мужей одно на уме».

— Ладно, хватит! Наскучил! Сегодня понедельник. Стирка в четверг будет. В среду приедешь в Эскишехир. Будешь гостем Алишар-бея в его винограднике на берегу Порсука. Утром, затемно еще, я за тобой приеду. Привезу куда надо. Подожду, пока ты свое дело сделаешь. Девку мне передашь, а дальше — не твоя забота.

— На чьей земле надо дело сделать?

— На нашей земле.

Тело у Чудароглу было толстое, короткое. С первого взгляда походил он на большой, набитый жиром кожаный мешок, к которому затем приделали голову, руки и ноги.

Он огладил висячие усы.

— Чья девка?

— Чья? Алишар-бей сказал: не все ли равно, как ее зовут. Пусть брат наш, Чудароглу, не спрашивает, а ты не говори. Пусть ест наш изюм, а лозу не ломает.

Чудароглу сдвинул на бровь соболью шапку, почесал в затылке.

— Значит, пусть лозу не ломает!.. Ну что, прав был я, поганый Перване?

— В чем?

— Когда сказал, что за триста не пойдет. А если лозу не ломать, приятель, то и за четыреста не пойдет. Пять сотен с Алишар-бея, и ни монеты меньше. Иначе, считай, не столковались.

— Взбесился ты, что ли, глупый монгол?! Ведь не императорскую дочь крадешь из стамбульской крепости.

— Почем знать! Может, еще труднее! Вот ты сказал: не императорскую дочь, а чью дочь надо схватить — не сказал.

— На что тебе имя? Тут совсем другое дело. Наш бей девку не для забавы берет, для женитьбы...

— Тогда и вовсе не пристало имя скрывать. Имя говори, кто?

Перване Субаши, оттягивая ответ, схватился за чашу. Отпил глоток, хотел было отставить, снова пригубил.

— Девка... Эдебали... Знаешь этого поганого шейха... в Итбуруне.

— Ай-ай-ай! В Итбуруне... Поганого шейха... Эдебали.— Чудароглу откинулся, застучал кулаками по кожаному панцирю на груди, забил по земле сапогами из оленьей шкуры, захохотал.— Чтоб твою душу забрали черные джины, поганец Перване! Чтоб сдохла твоя мать!

— Чего тебя корчит, Чудар?.. Приди в себя!

— Значит, поганого шейха... Эдебали в Итбуруне!.. Ай-ай-ай, значит, пойти, схватить и увезти... И еще за триста алтынов!.. И значит, в рубашке родила меня мать, шлюха, чтоб ей провалиться!..

— Струсил, что ли, поганый Чудар? Испугался старика Эдебали выжившего из ума семидесятилетнего старца. Ну и храбрец!

— Помилуй, Перване, что же это такое? Столько лет мы с тобой дела ведем. С чего это вы вдруг решили, что монгол Чудар — дурак? Неужто меня ни во что не ставите?

— Ну, сам подумай, не прав я? Ни оружия у шейха нет, ни воинов... Ни власти, ни фирмана. Одно слово, божий человек.

— Не болтай, надоело, Субаши... Да, испугался я, приятель! От страха чуть сердце не лопается. Хочешь, четыреста алтынов?.. Ладно, для круглого счета — пятьсот. Езжай и сам умыкни.

— Не дури, глупый монгол! Тебе-то какая радость от того, если я умыкну девку да наш бей с ней ляжет? За что пятьсот алтынов даешь?

— Не сообразил? А ведь мудр, говорят. Жаль! А на позор ваш посмотреть ничего не стоит? За такое зрелище тысячи алтынов не жалко.

— За какое такое зрелище? Невиданное, неслыханное, невозможное дело, что ли?

Чудароглу приставил ладонь к глазам, словно издали разглядывал Перване, да никак не мог узнать.