Глубокое ущелье

Роща Ореховый Ключ на вершине невысокого холма — как зеленый остров посреди выжженной степи. Невдалеке желтой стеной стоял болотный тростник.

Голова каравана уже давно достигла рощи, сёгютцы, шедшие впереди, расположились на поляне, окруженной старыми чинарами. А хвост каравана был еще далеко — люди и животные растянулись по склону горы тонкой цепочкой, конец которой терялся из виду.

Утренний ветер утих, и дым огромного костра подымался к голому небу ровным серым столбом. Аслыхан, закрыв глаза, потянула носом воздух. Облизнулась, будто почуяла запах жареного. Громко рассмеялась.

— Вы их в реке выловили, не так ли, Орхан-бей? А спроси, отчего кинулись они в Карасу? Не понравилось им, что ли, в Биледжике? Так разбежались, чуть не утонули.

Не понимавший намека Орхан с улыбкой глядел на Лотос, ожидая ее ответа. Аслыхан очень любила Лотос. Заметив в глазах подружки отчаянную мольбу, сообразила, что шутка ее была неуместна. Орхан насторожился. Чтоб не продолжать разговора, Аслыхан махнула рукой:

— Гони, сестра! Не то опоздаем! Не придется отведать нам шашлыка! Гони!

Ударила коня стременами. Девушки поскакали по дороге. Не тяготили их, видно, никакие заботы, покойно и радостно было на душе. По крайней мере так показалось Орхану. Он посмотрел им вслед с упреком, как взрослый, покачал головой.

— Ишь стрекозы! — Он отпустил повод рвавшегося вперед Карадумана. И ринулся в погоню.

— Эй, красавицы! Догоню вас, догоню! — вдруг закричал Орхан, оглашая долину боевым кличем. Его охватила непонятная радость. От быстрой езды? Нет, была, видно, другая причина...

Заметив, что Лотос на рыжей кобылице обогнала Аслыхан, Орхан запел:

Эй, конь мой лихой!

Он по склонам летит, будто ветер,

Что потоком в долину несется.

Белолобый, кареглазый конь мой,

С гривой, что коса невесты.

Эй, конь мой лихой!

Ореховый Ключ — восемь огромных деревьев грецкого ореха, спускавшихся в два ряда по обеим сторонам дороги от источника. Купы деревьев вздымаются высоко в небо — глянешь, шапка с головы валится. Под стать деревьям и ключ: шумит и бурлит, точно подогреваемый на вечном огне, а вода ледяная — рука не терпит.

Каждый год сёгютцы, отправляясь на яйлу, жгли у Орехового Ключа огромный костер. Здесь они устраивали первый привал и трапезу, радуясь избавлению от мучительной жары. Вот уж пять лет, как не стало былого изобилия, но костер все равно горел, хотя шашлыки не жарили: разве что по дороге юношам удастся подстрелить крупную дичь.

В тот год шейх Эдебали из полученного за дочь калыма прислал на яйлу десять откормленных баранов, два теленка, и потому сёгютцы радовались вдвойне: казалось, вернулись прежние годы.

Дети в ожидании трапезы с криками носились верхом на палках, рубились на прутиках, кидали их друг в друга. Ребята постарше, прицепив самодельные усы и бороды, собирались играть в ахи. Чуть поодаль юноши пробовали силу в борьбе, состязались в метании камней. На другой стороне поляны под звуки зурны и барабана уже затянули туркменскую мелодию. Исподтишка переглядывались, пересмеивались помолвленные. Влюбленные высматривали своих милых.

В тени деревьев восседали старики и, вздыхая, предавались воспоминаниям: хвалили ярмарки, некогда устраиваемые у Орехового Ключа.

— Нет, не тот теперь Ключ! Прежде, бывало, шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на торговца.

— Да, плохи дела. Где это видано, братья, чтобы Сёгют так поздно уходил на яйлу?

— И то верно, не знает торговец, когда кочевка начнется. Чего ради тащить товары в такую даль? Не на рынок ведь?

— Каленые орехи мешками привозили сюда — крупные, с палец. В рот положишь, так и рассыпаются.

— Ты про ореховую халву скажи!

— А гребешки — таких султанши в Конье не видывали. Из рога, из кости, из дерева, из железа! А самшитовые — просто чудо.

— Иглы да шила какого хочешь размера.

— Деревянные чаши и плошки так и хочется водой наполнить. И пахнут сосной, дух захватывает! А ложки — черенок вовек не сломается.

— У кузнецов чего только нет: кирки, лопаты, косы, серпы, подковы да гвозди, таганы да щипцы — выбирай, не хочу.

— Птичьими голосами звенели красные горшки из Кютахьи, кувшины с носиками — каленые, что стекло, горшочки...

— Вервие, канат, шпагат, пенька...

— Сафьян на пояс, дубленка, кожа...

— Из Биледжика нить шелковая, из Афьена — хлопковая, из Анкары — шерсть...

— Женские головные платки, повязки.

— Кошмы, бурки!.. А сукно? Ремни стремянные, постромки, поводья, недоуздки.

— Но главное — панцири!.. Ни сабля, ни копье не брали.

— Сапожки, туфли! Да что говорить, братья, не хуже здесь был базар, чем в Елидже, в Учкапылы, в Гексуне.

— И правда, куда подевались все эти мастеровые да торговцы? Горы ими были полны. Ситочники, бондари. Какие бадьи да корыта! Столяров теперь и не видать. Ни вальков для белья, ни пестиков для квашни, ни весел, ни хомутов да чанов — ничего не стало.

— А где фокусники, шуты да потешные люди, ворожейщики да торговцы снадобьем? Где чтецы бродячие, что святые стихи да сказки Деде Коркута рассказывали?

— И корзинщиков не стало, братья!