Глубокое ущелье

Лотос уткнулась лицом ему в грудь, легкая, хрупкая. И ему сразу стало жалко ее. Он еще крепче обхватил девушку.

— Не бойся, самое страшное позади...

Лотос подняла голову. В ее больших темных глазах застыли страдание и испуг, которые уже были готовы смениться улыбкой. Орхан даже смутился от такого прямого и открытого взгляда.

Генуэзский монах Бенито, живший в пещере недалеко от Иненю, приходился Лотос крестным отцом. И потому ежегодно в день своего рождения она отправлялась проведать монаха, везла ему дорогие подарки и разносолы. Прежде она ездила с матерью, а с шести лет — вместе с кормилицей своей Артемиз. И в каждый приезд две-три ночи проводила в Сёгюте в доме Эртогрул-бея. С детства дружили они с Орханом — ведь они были одногодки. Но теперь ей показалось, что Орхан лет на пять старше, и она застыдилась, попыталась освободиться от его сильной руки. Вырываясь, нечаянно коснулась юноши грудью, растерялась, а потом рассердилась.

Не понимая, почему Лотос вдруг забилась в его руках, Орхан пытался успокоить ее:

— Не бойся, Лотос! Сейчас выедем.

Когда конь вынес их на берег, Орхан осторожно опустил Лотос на землю, спрыгнул сам. Карадуман принялся отряхиваться, разбрасывая во все стороны мелкие холодные брызги. Лотос, закрыв лицо руками, попятилась. Орхан прикрикнул на коня и обернулся к девушке, оцепеневшей, в мокрой, облепившей ее тело одежде.

— Замерзла, Кувшинка? — Он отвел глаза в сторону.— Что же мне с тобой делать?

— В сундуке у нас много всякой одежды.

— А сундук-то где? — Он огляделся, вспомнив про кафтан, который впопыхах забыл на холме.

— Погоди! Я сейчас! — Пробежал несколько шагов. Обернулся, вытащил из-за пазухи платок и бросил его Лотос. Ступай в кусты, разденься, оботрись.

— Что ты, Орхан!..

— Делай, что говорят! Губы посинели...

Бегом поднялся на холм. Схватил кафтан и кинулся назад, даже не замечая, что при каждом шаге в сапогах хлюпает вода. Подошел к кустам, робко позвал:

— Эй!.. Кувшинка-ханым! Слышишь! — Девушка что-то прошептала.— Возьми поскорее и завернись хорошенько.

Лотос протянула голую руку, поймала кафтан.

Орхан отвернулся и стал наблюдать за тем, что происходило у реки. Служанки вынесли матушку Артемиз и двух девушек на берег. Артемиз огляделась и, не увидев Лотос, окликнула ее:

— Лото-о-с! Где ты, душенька моя?!

Орхан, приложив ладони ко рту, отозвался:

— Не беспокойтесь, матушка Артемиз!.. Мы здесь. Все в порядке.— Он показал вниз по течению.— Ступайте к броду! К броду! — Обернулся к кустам.— А ну, побыстрее!

Лотос вышла, плотно запахнутая в кафтан. Орхан взглянул на нее и даже присвистнул от восхищения. Она, видимо, согрелась. На лице ее появился румянец, и, закусив губу, она с трудом сдерживала смех.

— Ну и выросла ты с тех пор, как мы не видались! — Чуть было не сказал «выше осла», как говорил дед его Эртогрул.— Большая стала ты, Лотос-ханым, и красивая!..

Девушка потупила взор, отвернулась, и он тут же пожалел о сказанном. Не знал, как выйти из положения, беспомощно огляделся, увидел мокрого Карадумана и сразу вспомнил о своих мокрых сапогах, с деланной строгостью приказал:

— Чего стоишь? А ну-ка, стяни!

Лотос не поняла, поглядела на Орхана, потом на его протянутую ногу. Сообразив наконец, чего от нее хотят, нахмурилась, но тут же улыбнулась, словно ей предложили нечто весьма забавное, опустилась на колени. Эти туркмены и впрямь капризны и избалованы, как дети. К тому же неотесаны и спесивы, заставляют своих женщин делать все, что захотят, словно служанок или рабынь...

Вспомнив, что в семьях знатных греков женщинам не принято заниматься подобными делами, Орхан понял, что опять оплошал, и питался неуклюже вывернуться:

— Понимаешь, намокли, не снять никак... Ноги замерзли...

Лотос, улыбаясь, подняла голову. Орхан смешался. Не замечая, что снова прибегает к помощи Карадумана, сказал:

— Конь мокрый! Не оботрешь седло — спину натрет.

Лотос не ответила. Стянула с него сапоги, носки.

— Спасибо, Кувшинка-ханым. Спасибо, госпожа моя! У вас...

Он вдруг умолк. Когда девушка стягивала сапоги, кафтан распахнулся, открыв упругую грудь и бедро. Орхан глядел на нее как завороженный, не в силах произнести ни слова.

Лотос ждала, что он скажет, но Орхан молчал.

Встревоженно осмотревшись, она поняла причину его молчания, Залилась краской, быстро запахнулась.

— Покарай тебя аллах, дикий туркмен! Чтоб тебе провалиться!

Орхан, пытаясь справиться со смущением, пошутил:

— Я, что ли, виноват, Кувшинка-ханым? Не я тебя уронил в воду. А кафтан туркменский — с ним надо быть поосторожнее... И, подбоченившись, как монгол, рассмеялся, став снова взрослым, уверенным в себе. Дрогнувшим от обиды голосом Лотос сказала:

— Чего смешного, бесстыжий туркмен? Тьфу! Заставил меня сапоги и носки снимать, будто в плен взял...

— В плен не в плен, а в воде нашел... У моряков, говорят, закон есть: спасенное добро — твое, как у нас подстреленная дичь. Был тут недавно сотник морской из Айдына, если наврал, я не виноват.

— Будь ты проклят вместе со своим сотником! Чтоб вам обоим в аду гореть!

Подбежала кормилица.