Глубокое ущелье

Лотос не терпелось поскорее увидеть тридцатичетырехлетнего Осман-бея рядом с Бала-хатун, ведь молодой жене бея нельзя было дать больше четырнадцати. Но не в силах отвести глаз от Эдебали, она шепотом спросила:

— Кто этот благородный старец?

— Мой отец! — с гордостью ответила Бала-хатун.

Лотос не сумела скрыть удивления:

— Так он в деды годится!..

Балкыз рассмеялась, погладила по руке смутившуюся гречанку.

На поляне воцарилось молчание. Осман-бей пропустил шейха Эдебали вперед. Лотос с любопытством разглядывала удельного бея Битиньи, правителя Сёгюта. Темные мягкие волосы, нос с горбинкой, квадратный подбородок, сходящиеся на переносице брови — во всем его облике чувствовалась уверенность в себе, в своей силе, в удаче. Лотос вспомнила, как Орхан говорил: «Мы здесь чужие». Конечно, туркмены пришли сюда издалека, навсегда оторвались от родной земли. Чужаки, не на кого им опереться. Всегда в окружении других народов, они могли полагаться в этом краю только на свою силу. И тем не менее они глядели на мир уверенно, спокойно. Откуда в них столько достоинства? Лотос знала многих властителей — знатных воинов Византии, и первым среди них был, конечно, ее отец. Но они почти всегда были мрачными, вечно терзал их беспричинный гнев, одолевала гордыня и глупое чванство. Почему же эти люди были так отличны от них? Она должна понять причину. И девушка решила поговорить с Орхан-беем.

— Пойдем, моя милая, ты устала!

Лотос обернулась на дружеский, ласковый, как шелк, голос Балкыз. Улыбнулась ей.

Они отошли. Кёль Дервиш закончил свой рассказ о приключениях Джимри назиданием.

— Да будет памятно вам, рабы божьи: деньги, добро и имущество лишь преграда, скрывающая душу от бога. Кто по скупости своей не сумел во благо употребить богатство свое, пусть знает: падет безмозглая голова его с плеч и шкуру его соломой набьют, на посмешище народу выставят...

Лотос остановилась.

— Если позволите, пошлем ему немного денег!

Балкыз торопливо сунула руку за пояс.

— Вот умница!..— Передала деньги Аслыхан и увела Лотос с площади. По дороге им навстречу попался Каплан Чавуш.

— Ты ли это, Лотос, дочь моя? — радостно воскликнул он.— До чего же выросла с позапрошлого-то года! — Потом спросил у Аслыхан: Где ты ее отыскала? А где кормилица Артемиз?

— Едет за нами потихоньку.

— Что давно вас не было видно? Знаешь, дочь моя, плюнь ты на своего Черного монаха, поедем с нами на яйлу.

Мимо, хромая и влоча цепь, прошел айдынский сотник Али. Лотос, засмотревшись на пленника, прослушала, что ей сказал Каплан Чавуш, и подняла на него виноватые глаза:

— Не поняла я, дядюшка Каплан. Простите!

— Значит, не до меня было. Говорю: охота тебе каждый год глядеть на гнусную рожу Черного монаха...

— Не надо плохо говорить о нем. Ведь он мне крестный отец.

— Правдивое слово плохим не бывает. Будь ты взрослой да разумной, не выбрала бы себе крестного с такой рожей?.. Подожди, послушай, что скажу! За год ты выросла, что за три, если так дело пойдет, через пару лет стареть начнешь. Вот останешься одинокой старухой, так знай: виноват в том нечестивец, назвавшийся крестным отцом твоим.

Подбежал Орхан, услышав последние слова, рассмеялся. Каплан Чавуш с напускной серьезностью сказал:

— Чего зубы скалишь? Или не правду говорю?

— Правду говоришь, Каплан Чавуш, истинную правду.

Пока старики готовились к утреннему намазу, те, кто уже успел закончить трапезу, отправлялись в путь. Орхан осмотрел наспех прилаженное дышло повозки, в которой ехала дочь властителя Ярхисара.

Поддержав Лотос за локоть, легко подсадил ее, помог сесть в повозку. В какой раз посетовал:

— Приехала бы раньше, вместе бы съездили к монаху Бенито.

Глаза Лотос сверкнули хитрецой.

— А чего проще, можно и теперь съездить. Через день вернетесь на яйлу.

— Ты думаешь?

— Почему же нельзя? — Девушка смотрела на него с нежностью, и взгляд ее говорил: «Ничего-то вы, мужчины, не понимаете».— Почему же нельзя? — повторила она.

Орхан застыл, решая, как быть, и вдруг прищелкнул пальцами:

— Ты права! Молодец! — Огляделся, будто хотел тотчас вскочить в седло.— Верно!

Кормилица не слышала, о чем они переговаривались. Прикрикнула на возницу:

— Трогай! Чего стоишь?

Орхан пошел рядом с повозкой.

— Верно... Я предупрежу отца и вас догоню...— Голос его дрогнул.— Езжайте медленно. Дышло плохое...

Он остановился, уперев руки в бока, тяжело дыша. Сердце бешено стучало, точно в приглашении Лотос таилась великая надежда и страшная опасность...

Мавро чистил рыжую кобылицу, клочком козьей шкуры тер спину и круп и вполголоса напевал:

Эй, конь! Конь мой лихой!

С гордо поднятой головой!

Как заржешь, враги врассыпную бегут!

От погони уйдешь и в погоне настигнешь.

Грива вьется, что косы невесты.

Эй, конь! Конь мой лихой!..

— Да стой же ты смирно, стой, говорят!

— Брат Мавро!

— Кто там? Ах, это ты, Кёль Дервиш! Что прикажешь, ага?

— Чего приказывать? Знаешь пленного сотника Али-бея?

— Знаю. Был он тут недавно, да ушел. Уговаривал его поесть, не стал. Мяса ему завернул в лепешку. Ушел повесив голову.

— Зовет он тебя... Сказал: «Пусть поторопится ради аллаха!»