Глубокое течение

— Да, если бы они быстро пошли, пришлось бы.

— Ну, вот видишь… Какие ж были бы мы друзья, если бы покинули один другого…

— Тебе нельзя рисковать, Таня… У тебя — муж, сын. Ты должна беречь себя для них. С кем останется Витя?

Татьяна выпрямилась, укоризненно посмотрела на него и с обидой ответила:

— Я пришла сюда не для того, чтобы спасаться от смерти. Я пришла бороться, мстить врагу, а не беречь себя для мужа. Стыдно тебе говорить так… Да и вообще ты — дурень, — она усмехнулась. — Боже мой, какой ты дурень! Весь лагерь давно уже знает, что никакого мужа у меня нет и не было и что Витя не мой сын. Это еврейский мальчик, которого я взяла на дороге, когда шла с запада. Его мать эсэсовцы убили на моих глазах. Я и сказала всем, что это мой…

Он не дал ей кончить. Быстро наклонился, схватил ее руки и больно стиснул их.

— Почему же ты не сказала этого раньше?

— А разве сейчас поздно?

Он сильнее сжал ее руку.

— Не поздно, Таня!.. Не поздно… Но это так неожиданно! Понимаешь, я просто растерялся…

— Почему? — хитро улыбнулась она

— Почему, почему… Потому что, — он выпустил ее руки и сказал уже серьезно и без смущения: — потому что я все время… думал о тебе и все время очень жалел, что ты замужем. Понимаешь?

Вместо ответа она обняла его за шею и крепко поцеловала в сухие, обветренные губы.

— Не жалей же больше, дурной мой. Не жалей…

…Они вздрогнули, когда внезапно за лесом послышалась стрельба.

Женька вскочил.

— Отряд! Наш отряд добивает фрицев! Бежим скорей.

Они взялись за руки и торопливо пошли через лес знакомыми партизанскими дорожками.

В чащобе на полдороге их остановил суровый окрик:

— Стой! Кто идет?

Женька узнал голос Лесницкого и бросился вперед.

— Свои, Павел Степанович! Свои!

— Евгений Сергеевич! Женя!

Комиссар бригады обнял его и долго молчал, стыдясь своих слез, которыми он наверняка выдал бы себя, если бы сказал хоть слово. Наконец он ласково отстранил Женьку и, увидев молча стоявшую в стороне Татьяну, удивленно спросил:

— Татьяна?..

XVIII

Люди до такой степени устали, что были способны уснуть на ходу или упасть.

Тяжело в таком состоянии одному. В одиночку не победить такого изнеможения. Но триста человек справились с ним и быстро шли напрямик через лес, тяжело шагая по слежавшимся мокрым листьям, не тронутым в этой чащобе ни ветром, ни зверем, ни человеком.

Одежда на людях была мокрая, грязная от прилипших к ней комьев земли, торфа, речного ила. Казалось, что они только что проползли через топкое болото или вылезли из грязной речки. Оружие и мокрая одежда громадной тяжестью давили на плечи, пригибали людей к земле.

Лес был уже голым, по-осеннему понурым, хотя ветер и раскачивал обнаженные вершины деревьев. Только сосны и ели попрежнему однообразно шумели да на молодых дубках трепетали засохшие коричневые листья, упорно не желавшие расставаться с родными ветвями.

Над лесом, почти касаясь деревьев, плыли тяжелые тучи, угрожая обрушиться на усталых людей холодным дождем.

Люди не только устали, они были еще и голодны. Проходя под дубами, многие из них наклонялись, за желудями и ели их. Колонна растягивалась. Впереди шли Приборный и Николай Маевский. Лесницкий и командир отряда Павленко шли позади, следя за тем, чтобы кто-нибудь не отстал, и подбадривая тех, кто совсем выбивался из сил.

Отряд возвращался из предоктябрьского рейда. В заключение рейда был нанесен комбинированный удар по железной дороге. Это была хорошо подготовленная и удачно проведенная операция. В ней приняли участие не только все отряды бригады, но и несколько тысяч колхозников, мужчин и женщин, из ближайших к железной дороге деревень. В деревнях этих в течение нескольких дней работали партизанские агитаторы. В вечер перед операцией в деревни якобы «ворвались» отряды, навели там свой порядок и созвали сходы, на которые явились все, от старого до малого. На сходах объявили о мобилизации всех трудоспособных на ремонт железной дороги. На дорогу погнали даже старост и захваченных полицейских, сохранив им на этот раз жизнь. Все делалось будто бы в принудительном порядке, чтобы освободить население от ответственности за диверсию. Но крестьяне хорошо понимали смысл этой «принудительности» и шли с большой охотой. Даже старики и подростки не хотели оставаться в опустевших деревнях.

Одновременно другие отряды произвели налет на станцию, разгромили немецкий гарнизон и очистили от охраны большой участок дороги.

Работали всю ночь. Партизаны взорвали станционные будки, два железнодорожных моста, стрелки. Колхозники разобрали километров десять путей. Рельсы при этом были заброшены в болото и речку, а шпалы частично сожжены, частично сплавлены вниз по реке.

Гитлеровцы выслали к месту диверсии бронепоезд. Но, не дойдя километров пятнадцати, он скатился под откос, в болото, подорванный группой Гнедкова.

На рассвете все было закончено. Размеру диверсии удивлялись даже сами партизаны.

— Вот это «подарочек» фрицам, — удовлетворенно посмеивался Приборный. — Пусть облизываются. Будут помнить наш праздник. Жаль, что нельзя поблагодарить колхозников. А то, может, митинг закатим? А, комиссар?