Глубокое течение

Болото в этом месте у берега было сухое, заросшее высокой густой травой и чахлыми низкорослыми сосенками.

Они пробежали метров тридцать от острова и легли в траву.

Сюда они не полезут! — спокойно, сказал Женька.

На месте склада полыхало огромное пламя. Все еще продолжали рваться патроны, бухали мины. Столб черного дыма поднимался над лесом и падал на болото густой копотью.

— Жаль лагеря, — вздохнул Женька. — Мы с Павлом Степановичем строили его еще до прихода немцев, сразу же после выступления Сталина по радио. Базу создали. Сколько мы тогда всего навезли сюда! Весь район, кажется, перевезли, и все по ночам, — он минуту помолчал, а потом добавил уже более бедро: — Но ничего… Свое он отслужил и умер со славой, как герой. С музыкой… Эх, Таня! Всех бы гитлеровцев так, на воздух! Скорей дожить бы до того дня. А я доживу, Таня, доживу. Я и сегодня верил, что выйду живым. И Павлу Степановичу на прощанье сказал: «Встретимся, Павел Степанович! Встретимся!» Вот и встретимся. Как он обрадуется!

К болоту подбежало несколько эсэсовцев. Они остановились и начали стрелять из автоматов по кустам. Но дальше не пошли. Постреляли, постреляли и повернули назад, громко переругиваясь между собой.

Татьяна прошептала:

— Ударить бы по ним сейчас, Женя.

Он толкнул ее локтем.

— Дурная. Не нужно. Зачем рисковать попусту? Ну, убьем человек пять, а потом они нас. Тогда уж не спрячешься. А так мы будем жить и бить, бить и бить их, Таня. Сколько мы их с тобой еще уничтожим! Ого-о! Теперь мы с тобой сто лет проживем, раз сегодняшнее пережили. Понимаешь?

Он повернул голову, и она увидела на его худом грязном лице веселую, озорную улыбку. Такую улыбку она видела у него в последний раз зимой, когда они встретились в лесу. И ей тоже стало радостно. Радостно от того, что они сегодня одержали победу (она только теперь это поняла), что вышли из этого смертного боя живыми — Женька и она — и что лежат вот рядом. И, возможно, еще от того, что в первый раз за полгода она увидела на его лице знакомую улыбку и снова узнала Женьку Лубяна, своего веселого, озорного и неутомимого на выдумки школьного друга. Сразу же как-то забылось то большое, серьезное чувство, которое вынудило ее остаться в опасную минуту с ним. Снова захотелось пошутить над ним, подразнить, поспорить, как когда-то в школе. Почувствовав это, она засмеялась.

— Чего ты? — удивился Женька.

— Очень уж ты красивый. Размалеван, как индеец.

— Ты тоже не чище, — серьезно ответил Женька, и на лицо его снова легла тень озабоченности.

К берегу опять подошли эсэсовцы. Снова «прочесали» болото.

Женька показал им кукиш.

— Нате, ешьте, гады! Ловите ветер в поле! У-у, мерзавцы! — скрипнул он зубами.

Солнце, которое весь день скрывалось за тучами, в последние минуты дня пробило их и брызнуло на землю красными лучами. Золотом загорелись вершины сосен и поднимающиеся к небу клубы дыма. Но через мгновение все погасло, потемнело. Только ярче заблистали огни догорающего пожара.

— Ну, сейчас они драпанут из лесу, — сказал Женька.

И правда, как бы в ответ на его слова, около речки взлетела зеленая ракета и послышалась громкая немецкая команда. Эсэсовцы спешили уйти из леса до наступления темноты.

Когда начало смеркаться, Женька и Татьяна вышли из болота. Молча походили по лагерю, посмотрели на пепелища землянок, повздыхали, вспомнив, какие они были уютные, их землянки — словно родной дом. Попробовали сосчитать кровавые пятна на земле, но скоро сбились со счета.

— Ишь, гады, всех убитых забрали. Ну, все одно, им не выйти из нашего леса. Павел Степанович с отрядом уже недалеко. Дорого им обойдется наш лагерь. Долго будут помнить. А что захватили? Пепелища. Правда, и нам тяжело будет. Сколько боеприпасов погибло… Но ничего… Ничего… — Он задумался, потом вспомнил: — Да, мы же ночью самолет будем встречать! Таня! Эх, черт! Я и забыл совсем. Пошли быстрей! Ну и денечек сегодня! — Он поднялся (они сидели около огня), но, о чем-то вспомнив, снова сел. — Таня, перевяжи мне ногу. Понимаешь, осколком мины ударило, когда я к вам лез. Голенище пробило и тело задело. Тогда не болела, а сейчас разболелась.

Она начала делать перевязку.

Рана была неглубокая, но загрязненная. В сапог натекла кровь и запеклась там. Портянки и штаны слиплись. Татьяна разрезала сапог, тщательно промыла рану спиртом и залила йодом. Делала это она все не торопясь. Впервые ей приятно было делать перевязку.

Ее охватила горячая нежность, ощущение близости Жени. Очень хотелось прижаться к его груди. А потом сидеть вот так всю ночь, слушать тревожный стон покалеченных сосен, взволнованные удары его и своего сердца и молчать, забыв все муки и ужасы.

Возможно, что и Женька думал о том же, так как он долго молчал, прислонившись плечом к стене, а потом тихо спросил:

— Таня, скажи мне, почему ты вернулась?

Она совсем не ожидала такого вопроса и не знала, как на него ответить. С минуту она помолчала, потом посмотрела на него, освещенного красным светом пожара. Он ждал ответа.

— Не могла я покинуть тебя… Я же думала, что ты атаку будешь отбивать.