Глубокое течение

В избу вошел отец. Он выпил ковш воды, рукавом вытер пот и, подойдя к окну, стал закуривать.

— Раздождилось как! А дождь теплый, как весной…

Татьяна в ответ кивнула головой и снова принялась за шитье.

Отец скрутил папиросу, не прикуривая ее, подошел к люльке и начал внимательно рассматривать ребенка. Таня заметила это и, насторожившись, стала украдкой следить за выражением его лица. А отец вдруг, неожиданно, не поворачиваясь, тихо спросил:

— Он еврей, Таня?

Татьяна встрепенулась.

— Кто он?

— Ну… батька Виктора…

«Как ему трудно произнести «твой муж»!» — подумала она и небрежно ответила:

— Еврей. А что?

— Да ничего, ничего, это я так, — отец повернулся, подошел к ней, с минуту смотрел в окно, а потом, понизив голос, сказал: — Но об этом не след никому говорить…

— Почему, тата? — спросила она, хотя и сама хорошо знала, почему нельзя говорить об этом.

Он положил руку на ее плечо.

— Видишь ли, дочушка… такое время теперь. Ты же знаешь…

— Я никого не боюсь, тата!

— Можно не бояться людей, дочка. А зверей нужно бояться. Нельзя рисковать жизнью… своей и его… — он кивнул в сторону люльки.

— Вы думаете, они тронут его?

— Я ничего не думаю, Танюша… Я знаю только одно: ворвались звери. Как батька твой, я прошу тебя, чтоб ты была осторожной… Понимаешь?

— Ладно, тата, ладно, — ответила Таня, чтоб быстрей закончить этот разговор. Ей было горько оттого, что она все еще обманывает отца и поэтому в родном доме иногда чувствует себя как чужая. Она знала: если бы она смогла все откровенно рассказать отцу, ей сразу стало бы легче, она сразу почувствовала бы себя дома. Мешала мачеха… Но и отец не доверяет ей? Ведь он сказал…

«Так, может, рассказать ему сейчас?» — подумала она, но Карп уже вышел из избы.

IV

Обер-лейтенант Генрих Визенер вернулся из Гомеля, с совещания комендантов районов, в хорошем настроении. Его похвалили: у него в районе все тихо, в то время как в других районах десятки разнообразных диверсионных актов. Визенер понимал, что партизаны могут появиться и в его районе, раз они есть в соседних. Но он твердо верил, что сумеет очень быстро уничтожить их.

Визенер и слушать не хотел своих коллег, утверждавших, что приходится иметь дело не только с отдельными партизанскими группами, но и с целыми деревнями. Не верил он этому потому, что имел уже большой опыт комендантской службы в различных европейских странах. «Нет такого человека, который не отступил бы перед лицом смерти, — рассуждал он. — Сила решает все… Нужна только разумная оперативность. И нужно все доводить до конца».

В комендатуре он выслушал доклад дежурного офицера и сразу же отправился на квартиру — пообедать и отдохнуть.

Он с удовольствием принял холодную ванну, переоделся и сел за стол, уставленный бутылками и закусками. Он любил хорошо выпить и вкусно поесть — это была слабость обер-лейтенанта.

Он уже налил вина в высокий хрустальный бокал, плотоядно чмокнул губами, весело подмигнул ординарцу, но вдруг нахмурился. Ординарец застыл, испуганно вытянувшись. Визенер смотрел через окно на улицу: дежурный офицер, лейтенант Редер, почти бежал из комендатуры к дому коменданта.

Визенер отодвинул бокал и быстро поднялся, зло покусывая нижнюю губу. Он не любил этого молокососа, хваставшегося баронским происхождением. В его дежурство обязательно случались какие-нибудь неприятности. Вот и теперь снова неприятность и, по-видимому, значительная, иначе могли бы доложить по телефону. Визенер направился в кабинет, где его уже ждал Редер. По лицу офицера было видно, что он волнуется.

— Господин обер-лейтенант! Телеграмма со станции: сегодня в четырнадцать часов на тысяча сто шестьдесят втором километре взорван мост. Мост взорван в тот момент, когда по нему проходил эшелон с горючим. Сгорело восемнадцать цистерн…

Визенер склонился над картой района. У него нервно задергалась левая бровь.

Диверсии таких размеров не было еще ни в одном из районов. Он поднял голову и налитыми кровью глазами посмотрел на Редера. Хотелось ударить по испуганному холеному лицу дежурного офицера, но он только крикнул со злостью:

— Подготовить ваш взвод! Взвод пулеметчиков! Пять минут!..

Минут через семь три грузовика с солдатами и личный лимузин Генриха Визенера на бешеной скорости вылетели из города.

В дороге комендант постепенно успокоился и, поразмыслив, свалил всю вину на железнодорожную охрану. Вернулось притупившееся в приступе злости чувство голода. Он вспомнил обед, который нетронутым остался стоять на столе, и приказал остановиться в первой же деревне.

— Никаких беспорядков! — сурово приказал он офицерам. — Только пообедать. Мы — саперный отряд по ремонту дорог… Даю один час…

Солдаты разошлись по деревне.

И через несколько минут задымили трубы, запахло жареным салом, закудахтали последние, остававшиеся еще в деревне куры.

Женщины забегали из хаты в хату, чтобы одолжить кое-какие припасы, посоветоваться тайком.

— Накорми ты их, хай их разорвет…

— Только бы не трогали они нас…

— Скорее бы уж уехали… Черт их принес до нас!

— Ведут себя они пока что тихо. Не будем уж становиться им поперек дороги…