Глубокое течение

Карп положил свою жилистую руку на руку полицейского и приказал спокойно, но сурово:

— Положи ребенка! Вояка!

Митька свободной рукой сильно толкнул старика в грудь.

— Прочь! Нам за таких, как ты, не раз голову намыливали… Покою нет. Я вас всех!.. — он с ожесточением выругался и тряхнул ребенка.

Татьяна, незаметно обойдя незнакомого полицейского, стоявшего молча посреди хаты, подошла к Зайцу и, высунув из-под платка руку, поднесла к его лицу револьвер.

— Пусти, сволочь! — тихо сказала она.

Митька от неожиданности икнул, вытаращил глаза и разжал свои железные пальцы. Люба подхватила Виктора, и он закричал, как кричат дети от очень большой боли. Этот крик ножом полоснул по сердцу Татьяны. Она не помнила, как нажала спусковой крючок, не услышала даже выстрела: в это мгновение сзади раздался грохот, и она обернулась. По полу катались, сцепившись, отец и второй полицейский. В руке полицейского был зажат револьвер. Но старик крепко держал эту руку, не давая полицейскому поднять ее и выстрелить. Татьяна ударила сапогом по руке полицейского. Полицейский застонал и выпустил оружие. Она ногой оттолкнула его к дверям. Увидев это, Карп отпустил полицейского и начал подниматься, тяжело дыша, держась рукой за сердце.

Татьяна на мгновение растерялась. Возможно, она и не решилась бы выстрелить во второй раз, если б не тихое приказание отца:

— Стреляй гада!

Храпкевич дико закричал. Она выстрелила три раза и увидела, как тело его сначала подскочило, потом судорожно задергалось и вытянулось.

Татьяна застыла, не в силах отвести взгляд от убитого. Пальцы ее сами собой разжались, и револьвер стукнулся об пол. Этот стук заставил ее очнуться, она оглянулась и услышала голос отца:

— Собирайся скорей, Таня… Скорей!

Старик торопливо одевался; Люба укутывала Виктора.

— Двух человек… сразу… я…

Карп бросился к дочери, схватил ее за плечи.

— Нелюди!.. Нелюди это! Собаки… А собакам собачья смерть. Собирайся скорей! Слышишь ты?

Люба протянула ей полушубок, платок. Татьяна сразу все поняла. Она подняла револьвер, сунула его в карман полушубка, оделась и взяла с кровати уже закутанного Виктора.

Карп поднял пистолет полицейского, осмотрел его и тоже положил в свой карман.

Люба вышла первой, все разведала и через минуту позвала их. Но уже на огороде, возле сарая, она вдруг остановилась.

— А корова как?

— Да брось ты корову! — махнул рукой Карп-. — Не до коровы теперь.

— Ну, нет. Корову я им не оставлю. Да и Вите нельзя без молока, — и Люба быстро пошла обратно.

Они ждали ее у сарая. Вскоре она вернулась, ведя на веревке корову.

С крыши сарая падали крупные капли. Западный ветер бил им в лицо густой влажной струей, принося запахи близкой весны.

Корова глубоко увязала в рыхлом мартовском снегу. С трудом переводил дыхание больной Маевский. Татьяна поддерживала отца под руку.

Дойдя до леса, они вышли на дорогу, по которой всю зиму ездили за дровами.

Карп с облегчением вздохнул — и оттого, что идти стало легче, и оттого, что опасность оставалась позади, там, в деревне, в поле, а тут, в лесу, — хозяева они; ни полицаи, ни гитлеровцы сюда не рискнут сунуться.

Татьяна чувствовала какую-то необычную легкость на душе, — где-то в глубине рождалось и быстро росло великое и радостное ощущение свободы. Она наклонилась к мальчику, слушала его ровное дыхание и счастливо улыбалась.

«Вот мы и на воле, сыночек… как птицы… К своим придем… Спи, мой птенчик…»

Глухо стонали высокие сосны.

«Повернем по дороге на Ягодное, а там к Рогу и по линии — к своим», — думал старый Карп и время от времени просил:

— Не спеши, Люба.

Шедшая впереди Люба неожиданно повернула совсем в противоположную сторону.

— Ты куда? — спросил удивленно Карп.

— Они теперь за Горелыми болотами, на Лосином острове. Там у них зимний лагерь, — ответила девушка.

Никто не спросил у нее, откуда она это знает.

Карп вздохнул:

— Далековато.

ЧАСТЬ II

I

Два дня шел теплый апрельский дождь. Он смыл весь снег, и сразу разлились реки, озера и болота, затопив обширные просторы приднепровской земли.

Лосиный остров был отрезан половодьем от всего мира. Остров этот не походил на обычную болотную гриву, покрытую низкорослым, чахлым от излишка влаги сосняком. Это был узкий и длинный выступ большого леса. С трех сторон его окружало непроходимое болото, тянувшееся на десять с лишним километров в сторону Днепра. От леса выступ был отделен небольшой, но сильно заболоченной речкой. По берегам ее рос густой ольшаник, обвитый хмелем. Весной речка заливала ольшаник, и выступ превращался в настоящий остров. На острове рос смешанный лес, в котором причудливо перемежались могучие старые дубы и молодые высокие сосенки.

На третий день ветер разогнал тучи, и выглянуло ласковое весеннее солнце.

В партизанском лагере началась нормальная жизнь. Люди вышли из землянок и рассыпались по лесу. Одни вычерпывали ведрами скопившуюся в землянках воду, другие собирали сухие дрова и суетились у кухни.