Глубокое течение

Учительница густо покраснела от этих слов будущей ученицы. Она поняла, чего хочет от нее Женька Лубян, и обрадовалась. Пусть это еще не то, о чем она мечтает. Но это все-таки первое задание, порученное непосредственно ей, и дано оно, несомненно, с целью проверки. Значит, о ней не забывают, держат ее на примете. И она с радостью выполнит это задание. Учить детей! Воспитывать в них ненависть к захватчикам и любовь к родной земле, такую любовь, какую почувствовала вчера сама. Говорить детям суровую правду, а через детей — их родителям.

— Хорошо, Ленка. Буду учить тебя. Сегодня же вечером приходи, — ответила она девочке.

Ленка вышла радостная.

Татьяна начала одеваться. Через несколько минут она уже была у Веры Кандыбы, жены директора школы. Сам Василий Васильевич Кандыба с первых же дней войны пошел в армию. Вера жила у своего отца Ивана Маевского (в деревне добрая треть жителей носила эту фамилию). Хозяева встретили Татьяну приветливо. Беременная Вера бросила шить и пошла навстречу подруге.

— Наконец заглянула к нам, Таня. А то сидишь там у себя… Старых подруг забыла. Ну садись, садись… Как твой цыганенок поживает? — Она улыбнулась и посмотрела на свой живот. — Скоро и я жду. Мама уже никуда не выпускает меня.

Старый, больной Иван Маевский поднялся, сел на краю печи, откашлялся.

— Садись ближе ко мне, дочка, а то я плоховато слышу. Разговаривать с тобой буду.

— Снова ты за свое, старый сапог! Лежал бы уж да молчал, — заворчала Улита.

Иван закашлялся и кашлял долго, утирая полотенцем рот и бороду.

— Лежать я не могу. И молчать не могу. С людьми хочу погуторить перед смертью. От пускай они мне ответят, образованные… Их советская власть учила, мильены тратила на них. От и пускай скажут… вернутся наши чи не? — Старик хитро прищурился и наставил ухо. — А-а?

— Я ведь тебе тысячу раз говорила, что вернутся, — ответила Вера.

— Говорила… А что толку в том, что ты говорила… Ты мне докажи — почему? Какие основания, как говорят, имеются? Докажи. Я человек темный…

— Ты лучше нас знаешь, тата. Что тебе доказывать? — возразила Вера, которой хотелось поговорить с подругой совсем о другом.

Иван Маевский удовлетворенно улыбнулся.

— Знаю. Я-то знаю. А вас, видно, напрасно учила советская власть. Сидишь вот ты теперь и мух считаешь, когда народ в таком горе, когда народу дорого каждое разумное слово. Ты — дочь мне, и я говорю тебе: не слушай матку, иди, говори с людьми, разъясняй, почему наши должны победить. Твоему будущему сыну это не повредит.

Татьяну очень заинтересовали слова старого колхозника, и она спросила:

— А почему, дядя?

— А-а, почему? — торжествующе улыбнулся он. — Слушай, Верка, разумные слова! Не знаешь сама — спроси старших. Почему? — Он нагнулся с печи и зашептал: — А потому что народ поднялся. Весь народ поднялся на супостата. И руководят народом люди, которые жизнь нам дали человеческую. Видели? — Павел Степанович Лесницкий. А-а? Сам по деревням в праздник проехался, будто перед посевной кампанией. А еще гуторят, что вместе с ним и Сергей Федотович Приборный. И так в каждом районе. Сталин так приказал. И секретарь, и председатель, и все работники партийные остались, поднимают народ, руководят, как и тогда. От как…

— Так это и мы знаем, тата, — откликнулась Вера.

— Знаете… А что толку от этого? Народу это надо говорить. Народу! — старик почему-то рассердился, махнул рукой и снова улегся на печке.

— Жалеет очень, что не может ходить, — сообщила шепотом Вера. — Стариков собирает по вечерам (и твой бывает) и говорит с ними вот так, уговаривает в партизаны идти. А меня мама никуда не пускает. Каждый день ругаюсь с ней. Совестно, что мы и правда ничего не делаем. Скорее бы мне уж родить, — и Вера начала расспрашивать подругу о том, что та испытала, когда рожала.

Татьяна посмотрела на ее живот и усмехнулась. Ничего этого она не испытала… Но, торопливо глотая слова, Татьяна рассказала то, что помнила по рассказам других женщин.

Улучив удобный момент, Татьяна изложила свою просьбу.

— Зачем тебе учебники и программы?

— Детей учить.

— Учить? Теперь?

Иван Маевский, услышав это, быстро приподнялся и зло «спросил:

— Новой власти угодить хочешь?

Татьяна вскочила и густо покраснела.

— Как не стыдно вам! Вы же знаете моего отца.

Старик хмыкнул.

— Буду учить детей так, как нас учили. А зачем им год терять? Зачем? Вы ведь сами говорите, что немцы — это только так, а жить мы должны по-советски. Мне Евгений Лубян приказал…

— Лубян? — переспросил Маевский, понизив голос. — Тогда извини меня. Дай, Вера, ей учебники.

Когда Вера вышла, старик уже теплым, отцовским тоном посоветовал:

— Ты только осторожно, дочка. А то есть собаки. Даже среди наших односельчан есть…

Через полчаса она вернулась домой с большой пачкой книг, завернутой в салфетку.

XI