Глубокое течение

Мысль о партизанах не оставляла ее после смерти матери ни на минуту, и она ждала только прихода Женьки Лубяна. Каждый день она навещала его семью, которая жила напротив, через улицу, надеясь что-нибудь выведать у них о Женьке. Но Лубяниха, старая бабка, и даже дети — сестра и брат Женьки — подозрительно относились к таким расспросам и всячески ругали своего «непутевого хлопца», который даже заглянуть домой не может.

После завтрака староста позвал Карпа работать — ремонтировать мост через реку.

Татьяна принялась купать Виктора. Ребенок весело плескался в корыте и смеялся. Татьяна видела теперь, что он значительно старше, чем она сказала. Несколько дней тому назад, ползая по полу, он неожиданно поднялся, ухватившись за ножку стола, и пошел к окну. Вскоре мальчик уже легко переходил через всю хату. Татьяне было радостно от этого, но ее постоянно тревожили насмешливые взгляды мачехи. Пелагея в последнее время редко разговаривала с ней, а чаще — как-то таинственно и зло усмехалась. Эти усмешки раздражали и беспокоили Татьяну. Ее враждебные чувства к мачехе все росли. Она понимала, что это нехорошо, ее мучила совесть, но побороть свои чувства не могла.

Люба тоже не любила Пелагею. Но Пелагея относилась к ней подчеркнуто приветливо. Татьяна сразу разгадала намерения хитрой мачехи: та хотела прибрать к своим рукам Любино хозяйство. Это еще больше настроило девушку против мачехи. «Такой умный человек, а какую глупость сделал!» — часто думала она об отце.

…Искупав мальчика, Татьяна залезла с ним на печку.

Люба читала какую-то книгу. Книги были ее единственным спасением: читая, она забывала о своем горе.

Пелагея оделась, повязала хороший платок и наказала девчатам:

— Глядите тут в оба. Я к сестре пойду. (Сестра ее жила в соседней деревне.)

Люба подула ей вдогонку и помахала рукой.

— Скатертью дорога! Сами знаем, как глядеть! — Она быстро забралась на печь и обняла Таню.

— Тоска какая, Танюша! И так тяжко мне, если б ты знала! — тихо сказала она. — Скорей бы Женька пришел. Где он?

Татьяна сильней прижала сестру к себе и промолчала.

— Давай пойдем к ним, Таня.

— Куда? — не поняла Татьяна.

— К партизанам.

— А Витю?

— И Витю с собой возьмем.

— Глупая ты, Люба. Кто же нас возьмет с ним? Да нас и так не возьмут… Что мы там делать будем?

— Санитарками будем. Учили же нас в школе.

— Боюсь, не сумею, — нерешительно ответила Татьяна.

Люба разозлилась:

— Ты всего боишься… Трусиха! И ничего ты не видишь, ничто тебя не волнует. Люди гибнут, а ты дальше своего носа не видишь. Дождешься, пока немцы придут и убьют тебя и Витю, как маму, — она расплакалась.

С большим трудом Татьяна успокоила ее. Они еще немного поговорили, потом обе одновременно незаметно уснули, измученные бессонной ночью.

Разбудили их выстрелы. Стреляли с двух концов деревни. Татьяна испугалась, схватила Витю и начала кутать его в одеяло.

Люба подбежала к окну и вдруг радостно закричала:

— Таня! Танюшенька! Наши! Милая моя! Посмотри, как удирают полицаи!

По улице на самом деле бежали двое незнакомых полицаев и Митька Заяц. Они торопливо завернули в переулок, который выходил к приречным кустам.

— Ату, ату! Собаки! — громко закричала Люба. — Смотри, как зайцы, скачут по кустам. Дождались, подлюги! Ага!

Через минуту улицей, грохоча по мерзлой земле, пролетела тройка сытых коней, запряженных в длинную линейку. В ней сидели четыре хлопца со станковым пулеметом.

— Партизаны! — догадалась Люба. — Я побегу.

Татьяна хотела было остановить ее, но не успела и слова сказать. Люба в одно мгновение натянула сапоги и в одном платье выскочила на улицу.

Около речки завязалась перестрелка. Потом все сразу затихло. И тогда из хат на улицу высыпали люди. Все они — от мала до велика — смело шли в сторону школы, словно кто-то оповестил их, что нужно собраться именно там. Татьяна увидела эту толпу, быстро оделась, взяла Витю и тоже вышла. По дороге она встретила отца.

— А я боялся, как бы у вас чего не стряслось. Стреляли тут… Ну, идем скорей. Партизаны приехали, — взволнованно говорил Карп дочери. — Молодцы! Сила! И знаешь, кто командует ими? — таинственным шепотом сообщил он. — Секретарь райкома… Лесницкий, Павел Степанович. Помнишь, к нам часто заезжал?

Возле школы собралась уже вся деревня. Люди плотно окружили партизанские подводы. Одна из них служила трибуной. На ней стоял Лесницкий, в своей старой желтой кожанке, с знакомой всем открытой улыбкой, — как и в те дни, когда приезжал к ним на колхозные сходы и выступал на них. Люди отвечали ему такими же искренними, счастливыми улыбками. И только автомат на груди секретаря райкома и пулемет на подводе, у его ног, напоминали о времени и обстоятельствах. Когда подошли Карп и Татьяна, секретарь райкома уже говорил: